Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

— Ну, что ты со своим быком четыре уха мне показываешь?.. Ищешь Тюлюштерский стан? Он здесь. Откуда явился, где пара к твоему быку?

Я отвечал.

— Па! Неужто тебя за человека считают? От чьей юрты ты?

— От Баран-оола, дяденька…

В это время из соломенного шалаша вылез знакомый мне дядя Базанай и заступился за меня:

— Это он на вид такой маленький, когда начнет работать, не каждый ему подойдет в пару.

Черный сразу же смягчился:

— Ну ладно, если так. А то я подумал: ну вот, появился еще один огромный желудок, а с ним сонный мешок бесполезный.

И принялся внимательно и придирчиво разглядывать мое обмундирование, снаряжение быка, будто китайский торговец при приеме пушнины, старающийся дать за все меньшую цену. Я отвел свой взгляд — как еж мордочку; поджал вылезающие из рваных идиков пальцы и сразу же в душе возненавидел приемщика. А он ходил вокруг нас, прикидывал что-то, после сказал:

— Так, так! Не сердись на меня, парень, ты, видать, настоящий работяга.

— Еще бы! — усмехнулся дядя Базанай. — Он с семи лет ходит по батрацким дорогам.

— В таких местах чаще всего и встречаются щербатая чашка да пегий одер. Богатый всегда сумеет отбояриться… Только тяжелый груз на теленка грузить — великий грех и мука для глаз… — грустно продолжал приемщик и велел мне бежать за хворостом для костра. Он обещал сказать начальнику, что я с утра уже помогаю повару, иначе бы меня стали считать работающим с завтрашнего дня и еды сегодня не дали бы.

Я с радостью схватил веревку, насобирал хорошего хвороста и скоро вернулся обратно. У костра тем временем собралось порядочно народу; пока мы кипятили еще огромную чашу чая, народ все прибывал и прибывал. Знакомые приветствовали меня криками:

— Эге, наш знакомец, настоящий быкоправ к нам прибыл!.. Завтра вместе станем работать: взрослый погонщик — лишняя тяжесть для быка!..

Все готовились к обеду, насыпали в чашки тару, жареную муку, пили горячий чай. Когда люди чуть-чуть отдохнули, то послышались смех, рассказы о дневных неудачах и неприятностях товарищей, прибаутки, песни. Затем шум постепенно стал стихать, народ устраивался на ночлег.

Наутро мы с моим синим быком приступили к уже давно известным нам мучениям.

Надо сказать, что за прошлую осень наши люди хорошо привыкли к повадкам больших и маленьких китайских чиновников. Теперь уже они не шарахались от взмахов плети, а лишь смотрели исподлобья. Удары переносили молча, будто говорили: «Ну ударь, ударь еще… Тебе мало? Смотри, как бы чего не вышло…» Нас, новеньких, учили, чтобы мы не плакали, когда бьют, и не просили прощенья, не доставляли этой сволочи, чиновникам, лишнее удовольствие.

— А то от своих добавки получите! — объясняли нам храбрецы. — И не особенно старайтесь на пахоте, оставляйте огрехи, сейте как попало, семена сыпьте кучей…

Мы с радостью принимали эти советы к исполнению и с охотой распевали во все горло новые песни: «Бей, собака: на месте удара — рубец будет. Рубец не сотрешь и не смоешь — хорошая памятка для расчета…», «Чья это рыжемордая собака, что китайцам лижет зад? Тащите его к нам в Кыгыстарский стан, мы набьем его пузо так, что оно лопнет!»

Некоторые чиновники, наслушавшись таких песен — их распевала теперь молодежь довольно открыто, — стали трусить и заигрывать с людьми: «Вот черти камыны (гоминьдановцы) заставляют: бейте, бейте!.. А меня теперь народ ненавидит, будто бы я по своему желанию бью…»

Однажды был такой случай. Мы пахали друг за другом — две упряжки по три быка в каждой. Следом шел сеятель, разбрасывая зерно, а за ним ехал мальчик на быке с бороной.

Сеятеля звали Сырбык. Это был человек веселый, остроумный — душа разговоров у костра, затейник. Он особенно ненавидел чиновников, никогда не боялся ответить им насмешкой, а то и угрозой.

В тот день мы, мальчишки-погонщики, были особенно веселы: для нашего очага утром забили жирную корову, значит, предстояло получить вдоволь вкусной еды, а кроме того, вчера прибыл новый китайский чиновник и похвалил нашу работу. На радостях мы распевали, словно жаворонки.

Вдруг мы увидали издали двух всадников — китайца и тувинца, которые ехали по полю, проверяя качество работы. Вот они подъехали к группе людей, стали говорить что-то, размахивая руками, потом один из всадников начал плетью колотить пашущих. Дальше они направились к нам.

Сырбык крикнул:

— Эй, ребята, этот Тунук-Танза всегда готов ударить. Будьте начеку!

Мы принялись распевать, подражая голосам девушек, а наш пахарь, дядя Шожук, отрегулировал плуг на два отверстия глубже.

— Это вы только-то с утра напахали? — спросил гнусаво тувинский чиновник.

Дядя Шожук, ничего не ответив, поклонился.

— Здесь мало-мало хорошо пашут, — сказал китаец.

Тувинец, сразу сменив гнев на милость, перевел, улыбаясь:

— Чанчин (генерал) вас похвалил.

Китаец, указав на нас, спросил с поощрительной усмешкой:

— Эти девушки сейчас пели, да?

— Что вы, ваша милость! Вы, наверное, никогда не слышали, как поют тувинские девушки, — ответил Сырбык. — Их голоса не сравнить с голосами пекинских вдов!

Чиновник замахнулся плетью.

— Ну, ты! Какие там слова выплескиваешь?

Сырбык, поклонившись, с наивным видом спросил:

— Разве я не так что-нибудь сказал? Простите тогда, ваша милость… — и, подмигнув нам, состроил рожу.

Китаец нахмурился и стал внимательно разглядывать засеянный участок, потом, указав плетью, сердито сказал что-то чиновнику.

— Зачем горстями в одну кучу кидаешь? — зло загнусавил чиновник. — Эй ты, черт, тебе говорю?

— Неправильно? — засуетился Сырбык. — Тогда сейчас по зернышку соберу и пересею!

— Ты еще подшучиваешь надо мной?

— Лучше при чанчине мусор не ворошить, — негромко, но угрожающе сказал Сырбык. — Не пыхтите-ка, дорогой Тунук-Танза!

— Что ты мелешь, языкастая собака! — разъяренно заорал чиновник и, хлестнув лошадь плетью, направил ее на Сырбыка.

Сырбык, сдернув с плеч пустой мешок, плашмя шлепнулся перед лошадью, та испуганно взвилась, заскакала — чиновник от неожиданности соскользнул с седла на землю, как барба с сеном, и ударился головой. Из носа его брызнула кровь. Дядя Шожук подбежал, листьями подорожника принялся обтирать лицо пострадавшего. Китаец стоял поодаль, еле сдерживая смех.

— Сыколей вода тафай! — крикнул он.

Мы, обрадованные передышкой, как воробьи, слетели с быков, побежали туда, где у нас стояли кугержики с хотьпаком и водой, сначала напились сами, а остатки принесли чиновнику и помогли ему умыться. Сырбык с криком бросился за убежавшей лошадью, китаец поехал следом.

Мы катались по земле от хохота, пересказывая друг другу, как ловко Сырбык проучил чиновника, избегнув наказания. Когда Сырбык вернулся, дядя Шожук спросил: