Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

— А ну, приведите-ка ко мне этих щенков! Откуда их прислали держать связь с арестованными?..

Но где сыщешь еще таких бегунов, как перепуганные мальчишки? Как горсть брошенных камней, разлетелись мы кто куда и мигом очутились в лесу, на той стороне поляны. Передохнули чуть — и бегом по домам. Рассказов о виденном и пережитом хватило на целый вечер.

Мой дядя Мукураш и отец Арандола были не на шутку испуганы нашим повествованием. И хотя мы убеждали их, что не делали там ничего дурного, нам строго-настрого запретили появляться у судилища.

— Что ужаснее можно увидеть на этом свете, чем мучения людей? — говорил дядя. — А ну, как на вас брызнет человеческая кровь? Боже избави! Всякая нечисть может тогда к вам пристать!.. А главное, чиновники нагрянут за вами к вашим родственникам — и тогда уж жди беды! Как голодные лошади обгрызают кору с тополей, к которым привязаны, так и они с нас шкуру снимут. Им ничего не стоит на лжесвидетелей сослаться. «Собака, полизав свою слюну, сытой не станет — чиновник праведными поступками богатства не соберет».

После таких разговоров и угроз нам попадать на судилище стало труднее: мало того, что нужно глядеть в оба, чтобы чиновники тебя не поймали, так еще своих опасайся!.. Мы решили ходить туда, когда становилось темно, тем более что теперь возле судилища крутилось много мальчишек из дальних и близких аалов — попробуй в темноте разбери, кто чей. Страх наш перед тем, что творилось, не уменьшался, но чем больше мы слышали разных ужасных рассказов, тем сильнее нас тянуло туда.

Чего только мы там не повидали! До сих пор все стоит перед глазами! Видели, как хлещет жертву по щекам ремень — это называлось «шаагай». Видели четырехгранную палку «манзы», которой били людей по ногам. Голого человека сажали на битый щебень; вкладывали между пальцами деревянные палочки и стягивали пальцы ремнем; засыпали глаза рубленым конским волосом, надевали на шею деревянный хомут, сажали между бревнами, подвешивали вниз головой над дымящимся очагом… Какие причудливые, изощренные пытки может придумать человек для человека! Вопли замученных до сих пор звучат в моих ушах.

Взять хотя бы эту манзу — внутрь ее вливали расплавленный свинец и со всей силы били по ногам. Даже звук ударов вынести невозможно, не то что глядеть, как рвется под ударами живое тело!.. Куда гуманнее забивали скот: один неожиданный удар — и все. А человеку дадут полсотни ударов, приведут в чувство — и снова продолжают бить.

А чиновники, словно им это наслаждение доставляет, еще кричат палачу:

— А ну бей! Бей сильнее!

Одно радовало меня — то, что, оказывается, человек куда сильнее и выносливее животного. Истязают его, мучают подолгу, тело почти мертво, но дух не сдается, борется за свое человеческое. Что же помогает людям переносить такие муки? Гнев, чувство достоинства?.. Чувство своей правоты и ненависть к несправедливо обвиняющим?.. Со всеми этими вопросами я, конечно, бежал к бабушке, а она ругала меня:

— Прошлой ночью ты не спал совсем, все кричал что-то. Так от страха можно и с ума сойти. Гляди, загубишь там свою душу.

— О бабушка, я видел сон, как мы с теми храбрецами прибежали к Черному утесу, а чиновники за нами. Мы сталкивали на них большие камни, раздавили им головы, но они не умирали, все равно преследовали нас. И так близко нас догоняли, что я даже оборачивался и швырял им в лицо песок. И вдруг один чиновник споткнулся и упал вниз со скалы. Тут я от радости проснулся, бабушка!

— Ну хоть одного во сне уничтожил! — проворчала бабушка и повторила: — Не смей ходить туда!

Я рассказал ей про того старика, который клялся отомстить чиновникам и увести табун у злоязычного Шавыра. Бабушка замахала на меня руками.

— Такие разговоры даже родной душе поверять нельзя!.. У этого человека с чиновниками старая вражда. Пронеси, господи, мимо нас эти жуткие времена… Да, встречаются бесстрашные люди с окаменевшим сердцем, помоги им Будда!..

Ночами молодежь пела про чиновников разные ругательные песни. В них поминались и те наши богатеи, у которых было рыльце в пушку, но за взятки им всегда удавалось выйти сухими из воды. «Не видно красного лица — собачья морда торчит. Дал взятку — выплыл из бурного потока».

Чиновники несколько раз пытались поймать и наказать кого-либо из певцов. Однако храбрецам всегда удавалось вовремя ускакать.

Один из тех, кого чиновники посылали в погоню за нашими джигитами, вернувшись после этой ночной скачки, рассказал чиновникам страшную историю.

«Ваша милость, вы, наверное, помните, что много лет назад в этих местах тоже происходил суд над шестьюдесятью восставшими храбрецами. Их поймали, увезли в Улястай на китайскую землю, долго мучили. Затем им всем отрубили головы, привезли в Туву и развесили на шестах на перекрестках дорог, чтобы другим было неповадно… Так вот с тех пор тут появилась нечистая сила. Порой ночами можно услышать крики: «Халак, халак!» И имена тогдашних судей выкрикивают.

А сегодня, ваша милость, я скачу за каким-то человеком, вот-вот догоню его — и вдруг он остановился как вкопанный. Мой конь от неожиданности тоже остановился, и я упал на землю. Гляжу — это не человек, а пень. Ткнул я его ногой, а он вдруг покатился по земле. Гляжу — это череп человеческий. «Зря они погубили нас! — слышу откуда-то голос. — Они должны нам, мы еще спросим с них!.. Назови-ка мне имена тех, кто сегодня мучает и пытает других храбрецов?..» У меня встали волосы дыбом, я взобрался на коня — и ходу! До сих пор зуб на зуб не попадает».

Плел эти басни не кто иной, как отчаянный храбрец и хитрец Тарачи. О других его проделках я расскажу позже, а тут замечу, что после его рассказа не только чиновники, но и их слуги стали бояться ночью выходить из юрт, и молодежь наша могла распевать свои песни безнаказанно.

Впрочем, вскоре кое-кого из певцов опознали, и тогда против них были состряпаны лжесвидетельства. Их привели на судилище, подвергли пыткам. В число подследственных попали два моих младших дяди — Шевер-Сарыг и Таз-оол. Случилось это вот как.

Однажды вечером я зашел в юрту к дяде Кыйгыжи; тут же сидел дядя Мукураш. Были они чем-то сильно взволнованы.

Дядя Кыйгыжи был самым старшим из четырех братьев отца, и потому в нашей родне — самым почитаемым человеком. Кроме того, он был назначен старостой арбана, объединявшего десять юрт, и по своей должности часто имел дело с судьями. Он обязан был по приказанию чиновника вызывать людей на суд, а когда не бывал в разъездах, то должен был прислуживать судьям: подавать чай и огонь для трубки, стеречь вызванных на допросы и вообще делать для них массу разных дел. Вот почему дядя Кыйгыжи был очень осведомленным человеком, и к мнению его прислушивалась не только наша родня, но и чужие.