Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

Мне по правилам даже в юрте его находиться не полагалось. Вот почему я, стараясь быть незамеченным, сел возле входа, не глядя в сторону разговаривающих, но уши-то свои я, конечно, навострил.

Дядя Кыйгыжи, сокрушаясь, рассказывал, что Шевер-Сарыга и Таз-оола схватили по доносу лжесвидетеля, а чтобы ложь не открылась, свидетель на суде выступать не будет. Обвинение ведут просто со слов истца, у которого кто-то украл быков. Завтра младших дядей должны были подвергнуть первым пыткам.

— Беда, беда! — говорил дядя Кыйгыжи. — Ведь их до сих пор никто не обвинил даже в краже петельки от плетки… Совсем они неопытны — их еще и по щеке никто не ударил. Шевер хоть сиротскую долю изведал, крепче, а мой Таз-оол совсем как новорожденный телок. Молоденький еще, телом не развит, да и на язык не остер. Как-то они будут держать себя при этих страшных пытках!..

На следующий день мы, мальчишки, так и крутились среди взрослых, чтобы услышать хоть что-то о поведении любимых нами за добрый нрав Шевер-Сарыга и Таз-оола. И с радостью узнавали, что братья ведут себя мужественно, виновными себя не признают, требуют, чтобы привели свидетеля, и всячески поносят чиновников. Шевер-Сарыгу за оскорбление суда даже добавили палок сверх полученной им тысячи ударов. Когда у Таз-оола треснули от пыток кости пальцев, он закричал:

— Я же не преступник, за что вы меня жизни лишаете? Правду все равно не утаить — она объявится, и ваш лжесвидетель еще поплатится за наши молодые жизни!

За семь дней братья приняли четыре вида пыток. Их стойкость и смелые речи даже стали склонять на их сторону главного тюлюштерского чина Семиса. И он спросил истца, почему тот не предъявляет своего свидетеля. Истец не сумел сказать ничего вразумительного, тогда Семис приказал всыпать истцу сто палок. Тот страшно орал, умолял не бить его и обещал на следующий день привести свидетеля. Такой оказался он слабенький, ерундовый человечишка — а может, это оттого, что он правоты за собой не чувствовал?..

Даже наши известные овюрские храбрецы поражались стойкости и смелости разговоров братьев. Они рассказывали, как Шевер-Сарыг, весь окровавленный, смотрел разъяренными косыми глазами на чиновников и кричал:

— Если вы все дела так несправедливо ведете — куда годятся ваши законы? А вам, лгунам, на этом высоком месте и сидеть нельзя!

И вот, наконец, дядя Кыйгыжи примчался домой с радостной вестью: свидетель не выдержал пыток и сознался, что ребят он обвинил ложно. Завтра братьев можно будет взять домой.

В эту ночь молодежь нашего и соседнего аалов собралась на игрище. Они выбрали лучших скакунов, взяли крепкие плети и пошли с песнями гулять вокруг проклятого судилища. Да такие песни пели, что чиновники струхнули не на шутку, потому что были эти песни не просто дразнилками для собак, а настоящими угрозами. «За невинную кровь — ружье ответ потребует, за «правосудие» твое — острый нож крепость твоих кишок проверит!», «У тальникового брода в растянутую шкуру превратишься — у Черной скалы под утесом дохлой лягушкой останешься!»

На следующий день дядей моих привезли домой, перевалив, как мешки, через седло. Их лица, совсем не похожие на человеческие, навсегда остались в моей памяти.

У Шевера голова вся затекла опухолью: шеи не было — будто огромный котел без носа, с кровяными белками вместо глаз, положен на плечи. Ноги его от поясницы до пяток были цвета закопченной чаши, кожа то здесь, то там полопалась, источая кровавый гной. У лодыжек была видна голая кость — мышцы и кожа были сорваны кандалами. Ногти на толстых неподвижных пальцах были зелеными, как медные гильзы.

Родные сделали для него мягкую постель и положили вниз лицом. Никто не был в силах долго смотреть на изуродованных — отводили в сторону глаза. Женщины плакали, причитая: «И они все еще живы, бедные!»

Мой молодой дядя Шевер, однако, не только не стонал, но даже находил в себе силы для шуток. На его изуродованном лице сверкали, как и в прежние времена, ослепительно белые зубы, но десны были опухшими и почерневшими и источали кровь. Только и осталось от моего любимого дяди Шевера — весельчака и мастера на все руки, кузнеца, портного, охотника, сказочника — вот эти чудесные зубы да веселый голос.

Помню, лечили его разными средствами: зарезали козу и обложили еще горячим нутряным жиром. Варили разные коренья, готовили мази, делали всякие примочки. А кормили густым холодцом, считая, что это очень питательное и полезное блюдо.

Не миновал и месяц, как дяди мои начали ходить и даже садиться на спокойных лошадей. Люди говорили:

«Все знают, что жеребец сдохнет от одного укуса волка, а эти ребята сплошь позеленели — как выжили? Видно, такова уж судьба простолюдина — может он выдержать, что и железо не выдержало бы, расплавилось…»

Наконец большое судилище окончилось, чиновники поразъехались. Люди вздыхали с облегчением, а мы, мальчишки, конечно, тут же оказались на месте пыток.

Палки с запекшейся кровью, окровавленные лоскуты кожи, орудия пыток валялись тут и там. Мы утащили окровавленный шаагай, которым били жертвы по щекам, вымыли в ручье и разглядели как следует. Это была двойная бычья кожа, прочно сшитая в виде подошвы кожаным ремнем, внутрь был насыпан песок. Мы садились между бревен, на битый щебень, зажимали себе пальцы тисками — в общем перепробовали все виды пыток. И потом играли в судилище во время пастьбы скота, подвергая друг друга довольно-таки сильным истязаниям. Особенно усердствовали мальчишки постарше — видно, считали, что это хорошая закалка воли перед предстоящими им истинными испытаниями.

Однажды я пошел в лес за телятами, но никак не мог их найти: уж очень далеко, как видно, забрели. Тут мне вспомнилось одно гаданье: плюнуть на ладонь и сильно подуть. Куда упадет слюна, там и найдешь свою пропажу. По результатам гаданья мне следовало пойти в степь. Там паслись коровы; если телята пришли к ним и высосали молоко, мне предстояла хорошая взбучка.

Я выбежал из лесу и вдруг очутился на месте судилища. До этого один я сюда не приходил ни разу, наверное, поэтому орудия пыток, покрытые человеческой кровью, показались мне во много раз ужасней.

На опушке стояли тополя, изгрызенные голодными лошадьми, в сумерках они тоже выглядели страшно. Я будто вновь услышал крики истязуемых, припомнил рассказ Тарачи о нечистой силе, заселяющей покинутые места пыток, и с воплем ужаса бросился прочь.

Однажды перед нашими зимними стоянками появился русский всадник и на плохом тувинском языке приказал нам, мальчишкам, чтобы мы проводили его в юрту мерэна (небольшого чиновника). Войдя в юрту, русский сказал, что неподалеку от озера Успа-Нур расположился со своей армией русский генерал. Надо послать людей помочь им юртами и продовольствием. За все заплатят. И пусть об этой армии, мол, никто не болтает, а то будет плохо.