Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

Лама-лекарь, пряча свой взгляд от несчастной матери, пытался как-то успокоить ее:

— Ваш сын не от болезни страдает, за ним пока еще не приехал гость из страны ада. Он, повинуясь мужской храбрости да нетерпеливости быстрого коня, помчался провожать «китайскую родню». Настигла его шальная пуля, но ведь говорят: «Кто попал в собачью пасть — увидит кровь свою». Что делать, судьба! Но не бойтесь за него, я думаю, все обойдется.

— Вот-вот, я же говорила! Сердце мое материнское не могло ошибиться, — будто чему-то обрадовавшись, перебила ламу бабушка. И, взглянув вверх, в отверстие дымохода, она опять сложила ладони надо лбом и опять стала молиться.

А лама начал осторожно растолковывать ей состояние дяди:

— Правда, рана у него неприятная: пробита насквозь прямая кишка, задеты ответственные органы. Если воспалится, то придется повозиться с ним долго… Он много навредил себе сам: когда его ранили, он не меньше суток не сходил с лошади. И крови потерял очень много. Да и перевязку ему сделали плохо. В таком виде он ко мне только через сутки прискакал. Сами поймите, это же не комариный укус — ядовитый свинец жалил!

— Ой-ой, бедненький мой, да как же он еще живым остался?! Наверное, им не страх руководил, а ненависть? — плача, говорила бабушка.

А один из сопровождающих подтвердил:

— Мать говорит правильно. Когда после перестрелки мы сделали раненым перевязки, Мукураш вдруг сказал: «Раз пуля в теле, таким больным и домой стремиться незачем. Пока сгоряча боли не чувствуем, давайте продолжать наступление. По крайней мере каждый за себя расплатится сполна!» Мы их урезонивали: «Братцы, так нельзя. Жертвы с нашей стороны увеличатся, а толку не много будет». Но они стояли на своем: «Все равно: если сегодня, то попозже вечером, если завтра, то пораньше утром закончить дело надо. Пусть ни одного гоминьдановца на нашей земле не останется!» Мы возражали, что нет смысла самим на острия оставшихся ножей лезть. И так сегодня мы неорганизованно и безрассудно действовали. Если мы сегодня не одолели их до конца, то тут дело не в их силе, а лишь в наших беспорядках. Подыхающая змея жалит ядовитее.

— Ну-ну, я же об этом и говорила вам, сыновья мои, но вы меня, старую, и слушать не хотели. Разве это шуточное дело? Остатки армии сильнее и отчаяннее будут драться, чем свежие войска. У тех ведь страху еще не было, а эти знают, что им пощады не будет.

— Правда, правда, старая мать! Быть бы нам немного поосторожней, ни один гоминьдановец не ушел бы от нас, а потерь было бы меньше с нашей стороны, — сокрушался участник перестрелки. — Беда в том, что хемчикские нойоны захотели присвоить товары китайских факторий. А чтоб товары никому, кроме них, не достались, они послали отряд русских белых казаков. Снабдили их бумагой с большой печатью, чтоб они никого не подпускали к этим товарам, дали право стрелять в каждого, кто приблизится к фактории. А мы, дураки, этого подвоха не раскусили сразу. Вот эти казаки и открыли по нас неожиданно огонь! Так неудачно вышло…

Очень скоро слух о несчастье дяди и его друзей облетел все аалы. В соседние аалы тоже вернулось много раненых. Хургул ранен в грудь, сосед Сандак притащился пешком, потеряв лошадь, взамен же получил восемь ранений. Идти ему пришлось ни много ни мало — двести сорок верст. Многие же и вовсе не пришли домой, попали в руки гоминьдановцев.

Впрочем, раненые овюрцы сидели дома недолго, многие вскоре снова стали объединяться группами и действовать храбрей и организованней. Нам же, мальчишкам, все было интересно: как и где добивают они остатки белой армии, как и где расправляются с небольшими группами гоминьдановцев.

Как-то утром я проснулся и услышал негромкий разговор приехавших родственников с дядей Мукурашем. Сразу после коротких приветствий гости начали рассказывать о страшных новостях. Я побоялся, как бы они не замолчали, увидев, что я проснулся, и лежал тихо, уши мои крепко впились в их разговор, а сердце так и замерло от ужаса. Один из приезжих сказал:

— Наших родственников, пропавших без вести, нет в живых.

Голос говорившего дрожал, словно человек, рассказывая, плакал.

— Ой-ой! Ужас, ужас! Спаси нас, боже!.. — ахали, причитали бабушка и тетя, как будто средь бела дня при чистом небе на юрту упала молния. Дядя Мукураш спросил:

— Где была стычка, как это произошло?

— Совсем недалеко отсюда, под Мойнараком, — печально ответил рассказчик. — Заехали они чинно и мирно в аал Ноган-Хуулгана, спешились, зашли в юрту, поздоровались по всем правилам. Хозяйка налила всем чаю, хозяин спросил, куда и откуда держат они путь, они отвечали, что едут в аймачный центр Монголии, в Улан-Ком. Вот так сидели, неторопливо пили чай, разговаривали. Как вдруг в эту же юрту вошли несколько мужчин, молча напали на каждого из сидевших гостей — по двое на одного. Скрутили назад руки.

— Пах, халак-халак! Беда, беда! — крикнула бабушка.

— Что они, одурели, что ли? — вырвалось у дяди.

— Хозяева начали упрекать приезжих: «Вы все ездите в Улан-Ком. Что вам надо там? Только кровь проливаете, наши священные хуре оскверняете, урянхайцы (презрительная кличка тувинцев) безбожные! Свободно жить захотели!»

Выволокли монголы всех из юрты, а потом всех пятерых нашли в логу, недалеко от аала, по-чингисхански замученными: вытянутые руки были привязаны к палкам.

— Ах, проклятые! — негодуя, выкрикнул дядя. — Хуже зверей, — сказал приезжий.

— Вот они вам и святые богомольцы!

— Ах, черт бы вас всех подрал! И что это они так мирно подставили руки этим врагам? Ведь можно же было хоть кого-то из напавших на тот свет вместе с собой увести!

— А ты откуда обо всех этих зверствах узнал?

— Один монгол-очевидец рассказал обо всем, — ответил приезжий.

— Ах, подлецы! — в гневном отчаянии выкрикнул дядя и даже вскочил, но тут же сел, не в силах держаться на ногах.

— Кто погиб в этом логу? — спросила тетка, все еще не веря своим ушам.

— Агбан, Делик, Адавастай, Чамзырын, Ичин-Хорлуу… — перечислял по пальцам приезжий.

— О-о! Твои родные два брата среди них! — обернувшись к приезжему, простонала бабушка. — Ужас, ужас!..

Тетя, разделяя скорбь, подала свою длинную трубку гостю.

Я больше не в силах был притворяться и, выскочив из-под рваных шкур нашей постели, сел, как изваяние, окаменев от любопытства и страха.

— Не слышал ли кто, что говорили наши храбрецы перед смертью? — спросил дядя Мукураш.

— Говорят, что они упрекали своих мучителей: «Что вы заступаетесь за маньчжурских холуев, которые вас тоже мучили и шагали по головам вашим! А мы-то вас считали своими братьями, добрыми соседями! Мы к вам приехали без всякой черной мысли, как к друзьям. Когда бы у нас было хоть одно темное пятнышко в думах против вас, то мы давно бы вас выгнали с нашей земли, как ветер гонит перекати-поле. Одумайтесь, что вы творите!»