Михаил Шитов - Свидания в непогоду

Комнатка, действительно, выглядела прилично. Смущал немного запах пеленок и пищи, проникавший из кухни и приправленный в самой комнате сладковатым настоем тлена, — должно быть, пахла лаванда, сухим пучком торчавшая на комоде. Но в общем, если поплотнее прикрыть дверь и почаще открывать форточку, было терпимо. «А всё-таки чудак, простая душа, — не удержался от мысленного замечания Шустров. — Сам живет в тесноте, а приглашает… Видно, правду говорят: всяк кулик свое болото хвалит». Он разложил на столе необходимые вещи и, стараясь не стеснять хозяев, стал обживаться…

Андрей Михалыч приходил домой не очень поздно. Повесив в чуланчик ватник и кепку, он с удовольствием плескался и фыркал под умывальником. У плиты хлопотала Серафима Ильинична; из комнаты с пронзительным «би-би» выкатывал грузовик Ленька.

— Чем угощаешь, Фима? — спрашивал Андрей Михалыч, вытираясь чистым и мягким от глажения полотенцем.

— Суп мясной, Андрюша. Котлеты, — кротко отвечала жена. — А то не хочешь ли щец кисленьких. От вчерашнего остались.

— Давай так по всей программе и пройдемся, — замахивался Андрей Михалыч, и уже нешуточно, с аппетитом хорошо поработавшего человека, нажимал на всё, что подавала Серафима Ильинична.

Они жили дружно. Серафима Ильинична была не очень остра на язык, всё делала молча и аккуратно. И если муж бывал доволен — лучшего она и не желала. Убрав со стола, она приносила Любашу. Ленька забирался к отцу на колени, протягивал ему лист фольги:

— Па, самолет сделай!

— А из чего делать? — не спешил отец. — Как это называется?

— Самому знать пора, как называется: фольга.

— Молодец, Ленька! Тащи сюда клей, ножницы, табуретку придвигай!

Мальчик с озабоченным видом — не требуя и не ожидая помощи — доставал всё необходимое, и за столом начиналась увлекательная для обоих работа. Насытившись самолетами и рисунками паровозов, Ленька заграбастывал все свои сокровища и шел спать. Незаметно, укачивая Любашу, уходила Серафима Ильинична. И тогда кухонный стол преображался: пощелкивая запорами под крышкой, Андрей Михалыч опускал одну ее половину, а на ее место снизу поднимал верстачок. Чаще, однако, он обращался к потайно встроенному в стене шкафчику. Раздвинув его створки, он доставал разномерные листы ватмана и, пригнувшись, насвистывая под нос, занимался чертежами.

Проходил час, другой. За окном стояла глухая ночь. Тихо было в доме, в квартире. Давно уложив детей и закончив починку одежды, Серафима Ильинична неслышно входила на кухню. Уронив голову на руки, Андрей Михалыч блаженно всхрапывал над чертежами.

— Андрюша, Андрюша, — расталкивала она его. — Иди-ка ляжь…

На второй день после переселения Шустрова Лесоханов, встретив его к вечеру в мастерских, предложил идти домой вместе. Говоря о текущих делах, они дошли до столовой, и здесь Шустров остановился, сказав, что зайдет поужинать.

— Чего там, — придержал его Лесоханов. — У нас бы заодно и столовались.

— Ну, это канительно Серафиме Ильиничне, зачем же! — возразил Арсений, и Андрей Михалыч не стал настаивать.

Час спустя Шустров застал на кухне всю лесохановскую семью. Серафима Ильинична прибирала стол, Лесоханов нянчился с дочерью; рядом Ленька тискал плоскогубцами игрушечный самосвал. Арсений приветствовал всех. Миновать кухню с раскрытой настежь дверью было неудобно, и он приткнулся у косяка.

— Доламывает? — кивнул он на Леньку.

— Нет, ремонтирует, — ответил Андрей Михалыч. — Заходите!

Заходить, собственно, было некуда: крошечная кухня едва вмещала семейство. И тем не менее между столом и дверью как-то само по себе образовалось пространство, в которое Серафима Ильинична втиснула стул. Шустров сел.

От плиты несло остывающим жарком. На веревках сушились пеленки; острый запах их с первой же минуты забил нос Шустрова. Стараясь не выказывать неудобств, он похвалил Леньку; малыш и в самом деле выравнивал борта самосвала с необычным для своих лет уменьем.

— В батю пошел. — Серафима Ильинична ласково потрепала сына.

— Ну, и в маму тоже, — ответил Лесоханов, а Шустрову улыбнулся: — Посмотрели бы, какая она мастерица на фрезерном!

Он умолк, а Серафима Ильинична, обращаясь то к Шустрову, то к мужу, заговорила о письме, полученном ими накануне с завода. Заметно примолодившаяся, она вспоминала былых друзей, старые времена. Шустров слушал, вставлял свое слово, смотрел на Леньку…

Вдруг лязгнуло железо, и самосвал с плоскогубцами полетели на пол. В ту же секунду Ленька, ахнув, застыл в немом напряжении.

— Опять! — прервала рассказ Серафима Ильинична и бросилась к сыну: — Покажи палец, покажи!

Втиснув голову в плечи, Ленька молча обсасывал палец. От боли и напряжения глаза его заплыли влагой.

— Ничего, Фима, — сказал Андрей Михалыч. — Волков бояться — в лес не ходить… Поди-ка сюда, Ленька!

Тот несмело, но послушно подошел к отцу.

— Всего-то делов, — протянул Лесоханов, осмотрев ссадину на Ленькином пальце. — Сейчас мы его йодиком, и снова трудись.

Нос у Леньки сморщился, терпеливо сжатые губы расползлись в неожиданном реве:

— Ой, па, не надо.

— Тоже мне — герой!.. Ну иди, мать перевяжет.

— Иди, Лешенька, иди, — подхватила сына Серафима Ильинична. — Вперед будь аккуратней, а то и на завод не возьмут.

— А через сколько поедем?

Серафима Ильинична растерянно, с видом человека, допустившего оплошность, взглянула на мужа.

— Зовут, — сказал Лесоханов, успокаивая ее взглядом и отвечая на недоумение, скользнувшее в глазах Шустрова. — Пять лет прошло, а не забывают… Только едва ли теперь, Фима: и раньше здесь дела хватало, а теперь и подавно.

— Смотри, Андрюша, тебе видней, — прежним покорным голосом проговорила Серафима Ильинична, и щеки ее одрябли.

Заплакала Любаша, вздохнул без видимых причин Лесоханов. Шустров понял, что сейчас он лишний, попрощался и ушел к себе. В следующие вечера он старался приходить к Лесохановым попозже или уж, в крайнем случае, не слишком мешкать в передней. Но квартира с ее жильцами и бытом оставалась на виду.

Прислушиваясь невольно к голосам за переборкой, дополняя их ясно представляемыми сценами, Арсений чувствовал себя временами как бы соглядатаем чужих судеб. Порой и у него возникало смутное желание такой же простой и, кажется, вполне целесообразной жизни. Вот так же приходить с работы усталым и прокопченным, возиться с Иришкой, сидеть вечерами над собственным верстачком… Тут он ловил себя на фальши: верстачок, тисочки, прокопченный… Зачем лукавить? Что ему — не хватает других занятий, более свойственных его натуре? Нет, ничего из этого не выйдет… А может быть… «Вот приедет Муська, всё, может быть, так и пойдет». Мысли проплывали медленно и, не успев сосредоточиться, расползались.