Нина Ивантер - Полтора года

Я шла в училище в отличном (с чего бы это?) настроении и с таким чувством (уже вовсе ни с чего!), что сегодня все у меня будет спокойно, хорошо и радостно.

Что и говорить, нет во мне того, чем с таким избытком наделена Е. Д. Рассказ о любом мало-мальски значительном событии она неизменно начинает словами: «Я как чувствовала…» Она предчувствует все: возможный конфликт в группе, экстренный вызов к Б. Ф., нежданный приезд дотошной комиссии, гонконгский грипп, дождь, ветер, самум, смерч…

Между прочим, напрасно я острю, было бы гораздо уместней поиронизировать над самой собой.

Итак, в самом безмятежном расположении духа, я вошла в умывалку, и первая, кого я увидела, — Аля. Заметив меня, она поспешно отвернула голову и, кося на меня глазом, застыла в такой позиции. Я подошла, легонько повернула ее к себе и увидела у нее на виске большой, сползающий на щеку, синяк. Мне так и не удалось ничего добиться. Она упорно смотрела в пол.

И тут я увидела Тамару. Она кралась к двери, прячась за девчонок. Я подозвала ее к себе и велела показать руку, которую она зачем-то завела за спину. Рукав был засучен до локтя. Рука сильно распухла.

— Как это случилось, Тома?

— Как-как, — ворчливо сказала она. — С койки свалилась, вот как! А что такого особенного? — И тут же перешла в наступление. — Вы что, хотите, чтобы я на зарядку опоздала!.. — И, не дав мне больше вымолвить ни слова, выбежала в коридор, где еще и не начинали строиться.

Через несколько секунд она просунула в дверь голову.

— Алька, до вечера, что ли, копаться будешь?..

Для меня было ясно: ночью что-то произошло, и Тамара боится, как бы Аля не проговорилась. Могла бы не тревожиться: Тамариного гнева Аля опасается куда больше, чем моей настойчивости.

Это сочетание — Тамара — Аля — беспокоит меня давно. Кое-что я пыталась предпринять, результат пока нулевой. Самое простое (и самое бездарное), что я могла бы, — это расселить их по разным углам спальни. Но они сами и все, хоть сколько-нибудь наблюдательные, увидели бы в этом мою беспомощность. И были бы правы. Но главное — это ничего не дало бы.

О ночном происшествии девочки, по-видимому, ничего толком не знают. Иначе я хоть что-нибудь уловила бы.

— А у нас, Ирина Николаевна, лунатики объявились, — со смехом сказала Жанна. — С кроватей грохаются, шишки себе набивают.

Вот и все, что я услышала.

Последней из спальни выходит Венера. На лице непонятное мне выражение, то ли торжества, то ли злорадства, и относится оно явно ко мне.

— Ты мне хочешь что-то сказать? — спрашиваю я.

— Хочу, — говорит она. И произносит нечто дерзкое по тону и несуразное по существу. И я вдруг, неизвестно почему, проникаюсь уверенностью, что она имеет самое прямое отношение к тому, что произошло ночью. И еще. Если я когда-нибудь докопаюсь до истины, то уж никак не с ее помощью.

Девочки давно уже построились и ушли. Я продолжаю думать. Если Алин синяк я еще как-нибудь могу расшифровать, то что случилось с Тамарой — у меня даже предположений нет. Ее ведь чуть тронь, она тут же летит жаловаться, не постесняется и к самому Б. Ф. Что же на этот раз? Ей досталось, а она молчит?

Что до Али, то скорее всего она чем-то (разумеется, нечаянно) досадила Томе, та в подобных случаях живо пускает в ход кулаки. Разумеется, если не ожидает отпора. Тогда она мгновенно скисает и просит пардону. Но какой уж отпор от безгласной Али!

В этих размышлениях и, само собой, в обычной моей работе и проходит половина того дня, от которого я неизвестно почему ожидала одной только чистой радости.

В назначенный час они приходят в классную комнату — «самоподготовку» по-здешнему.

Я обнаружила в себе одну странную особенность: стоит мне войти в спальню, или в столовую, или, вот как сейчас, в комнату, где они готовят уроки, я, еще не успев их как следует оглядеть, сразу чувствую: кого-то недостает. Вот и сегодня. Кого же?

— Венеры, — говорит Ольга-командир.

Я не успеваю ничего спросить, когда слышу хихиканье.

— А она в Каменске.

Если Чехов прав и полнее всего человек обнаруживает себя в смехе, то смех Тамары выражает ее вполне. Смех у нее грубый, резкий, отрывистый. Или такое вот хихиканье, когда она словно давится.

И почему ей вздумалось острить насчет Каменска?

Каменск — такое же училище, как наше — закрытое, для девочек. Надо сказать, Каменска у нас боятся. Дело в том, что существует такая практика: в особых случаях — чаще всего, когда почему-нибудь не удается справиться, — воспитанницу переводят из одного училища в другое. Достигается ли этим что-нибудь, не знаю. При мне от нас никого не переводили. А вот у нас была одна девушка из Каменска, нервная, фантазерка. Может быть, от нее и пошли эти слухи? В Каменске, мол, девчонки не вылезают из штрафной, их морят голодом, даже бьют. Кое-кому из наших воспитателей случалось там бывать. Примерно то же, что у нас. В чем-то мы сильней, в чем-то они. Но легенда держится стойко. Вот у нас училище так училище, а Каменск — тьфу! Своеобразный патриотизм?

Оля сказала, что Венеру вызвал Б. Ф. Меня это нимало не встревожило. Время от времени он вызывает к себе ту или другую воспитанницу. Видимо, из тех, кто его почему-то беспокоит или интересует. Насколько мне известно, он с ними не разглагольствует. Даст какую-нибудь работу, сам занимается своим. Изредка перекинется двумя-тремя словами. Девочка сделает, что ей поручено, и он отпускает ее. Наверно, что-то дает ему это почти безмолвное общение. Иначе зачем же?

Так, он вызвал к себе когда-то мою Лару. Поручил ей разобрать по датам какие-то документы. О чем-то, не поднимая головы, спросил. Что-то сказал. А потом, много времени спустя, Лара уже покидала нас, мимоходом обронил: «А эта ваша Лариса — человек».

Очень мне интересно, какой ему показалась Венера: Но у него не спросишь. А сам сказать захочет ли?

Венера вернулась в класс вместе с Дашей. Та как раз перед этим попросилась выйти. Они прошли на свои места. Я смотрела на стриженую головку Венеры. Она писала быстро, не отрываясь.

Теперь, прохаживаясь по классу, я никогда не останавливаюсь возле нее. Иногда мимоходом спрошу: «Как уроки?» — «Смотрите, если хотите», — говорит она небрежно и двигает к краю стола тетради с приготовленными заданиями. «Может, и по-устному ответить?» В этом уже некоторый вызов. «По-устному ответишь в классе», — говорю я и иду дальше.

Ничего не могу с собой поделать — мне нравится эта девчонка, которая ни в грош меня не ставит, с великим тщанием регистрирует каждый мой промах, действительный или привидевшийся ей, и никогда не преминет так или иначе уязвить меня.

Когда они делают уроки и мое вмешательство не требуется, я обычно занимаюсь чем-нибудь своим: составляю план, пишу отчет или даже вытаскиваю зеленую тетрадь. Сегодня не делала ничего, сидела переводила глаза с одной на другую. Покуда не споткнулась о Томку. Меня удивило угрюмое, даже, пожалуй, злобное выражение лица. Не потому, что оно мне внове. Но только что она была оживлена, чему-то радовалась, острила даже. Что стряслось? Неужели из-за не дающегося ей урока? Маловероятно. Но я все-таки подхожу к ней.