Нина Ивантер - Полтора года

Он тянулся и тянулся, этот невыносимый день. Б. Ф. не вызывал меня. Я ждала и ждала. Он не вызывал и не вызывал. К вечеру я не выдержала.

Б. Ф. стоял в дверях своего кабинета, уже в пальто. Здесь же были бухгалтер, машинистка, кто-то еще. Мне было все равно.

— Так нельзя, — сказала я. — Так нельзя, как вы…

Он посмотрел на меня и, не дожидаясь, что я там буду бормотать дальше, молча повернул обратно. Сел за свой стол. Пальто так и не снял.

— Ну? — вздохнул он.

— Так нельзя, — сказала я в третий раз. — Вы молчите. Я так не могу. Я должна знать, что вы думаете.

Он уселся поудобней.

— А что думаете вы сами?

Может быть, он ждал, что я буду защищаться, оправдываться, выгораживать себя, винить мою бедную глупую Майку? Я сказала все, что я о себе думаю. Не сказала только, что не удивлюсь, если он меня уволит. Это он может сделать и без моей подсказки.

Он молчал. И вот эти несколько секунд (минут? часов?) были для меня мучительными. Как я любила сейчас его чистый светлый кабинет с гвоздиками на окнах, и его самого, и машинистку с бухгалтером за дверью, и лиственницу там, за окном, и все-все в этом доме, с которым мне вдруг придется расстаться.

И я опять не выдержала.

— Ну что же вы?! Ведь в конце концов…

Еще секунда (минута? час?).

— Что вам сказать? Повторите то, что вы только что произнесли. Но от моего имени. Некоторые формулировки не совпадут, но в общем… — Он подумал. — В общем примерно так.

Он встал.

— Да, вот что. Город просит нас выделить человек тридцать для участия в субботнике. На этот раз мы не будем создавать сводного отряда. Пошлем одну группу целиком. Скажем, вашу. Как вы на это смотрите?

— Я?.. Я смотрю хорошо. — Мне это показалось недостаточным. — Я смотрю очень хорошо.

Мы вышли из кабинета вместе. Он галантно пропустил меня вперед.

Все.

Больше возвращаться к этому не буду. Все. Конец. Точка. Рубец на душе.

Уже было закрыла тетрадь. Нет, надо до конца!

Я ведь рассказала Диме об этой истории с Майкой. Не надо было. Я знала, что не надо. Даже, когда говорила, знала. И все-таки досказала до конца. Зачем?! Я ведь не ждала помощи. Какая уж тут может быть помощь — пощечину не сотрешь, руку не отмоешь. Сочувствия? Но и этой благодати я не дождалась. Жесткий взгляд. Ледяной голос.

Что же между нами происходит?

Ну вот, к примеру, один вечер.

Мы сидели на кухне, пили чай. Он упомянул о недавно вышедшем романе, о котором говорят все. Я его не читала. Заговорил о какой-то нашумевшей статье. Я ее не заметила. Тогда он сказал (не буду приводить буквально), что я порядком изменилась. И не только внешне (взгляд на мои руки без маникюра). Я искусственно ограничила круг своих интересов, зациклилась на одном. И, как ему кажется, изрядно поглупела. Слово «поглупела» он, разумеется, не произнес. Он был вежлив и корректен, но смысл был именно такой.

От каждого его слова я испытывала боль (почти физическую). И изо всех сил старалась, чтобы он не заметил. Я встала. Мы немного посостязались в благородстве — кому мыть посуду, — я предоставила эту честь ему и удалилась.

Все, что он говорил, неправда! Да, я уже не накидываюсь на новую книжку журнала, как раньше. А иногда, начав что-нибудь читать, бросаю. И не только потому, что устала. Многое из напечатанного кажется мне теперь выдуманным, ненастоящим рядом с той жестокой, иногда трагической правдой, которая встает передо мной в нашем доме.

Может быть, я изменилась. Но не поглупела, нет. Возможно, я даже поумнела. Во всяком случае, я никогда так много не думала о жизни, о людях, о самой себе. И никогда не испытывала такой ответственности за жизнь других.

И если я стала для кого-то менее или даже совсем не интересной из-за того, что я стараюсь понять какую-нибудь свихнувшуюся девчонку вместо того, чтобы вникать в смысл иной высокоумной статьи о проблемах литературы, то я не собираюсь их в этом переубеждать. И наконец, я думаю, что наш мастер Евдокия Никифоровна с ее шестью классами больше нужна человечеству, чем какой-нибудь глубокомысленный критик, из года в год мусолящий одну и ту же заезженную мысль… Ну тут я слегка зарапортовалась и очень злая и очень несчастная ложусь спать.

Вот ты один раз сказал про осень, что она очей очарованье. Ты, Валера, иной раз так скажешь, прямо сердце забьется-заколотится, и потом уже никак не забыть. Вчера как раз был такой день — очей очарованье. Солнце прямо как из лета светит, деревья все в желтых листьях и тихие-тихие. Вот в такой день нас в город на субботник повели. Девчонки аж копытами бьют от радости. Хоть и строем, а все ж по улицам, вместе с вольными гражданами. А потом — субботник, это же не туалеты скрести, город к празднику убирать!

Ольга-командир стала платья раздавать, девчонки — переодеваться. Я села и сижу. Ирэн подходит.

— В чем дело, Венера?

А в том, Валерка, что платья такие — я бы в таком дома и пол бы мыть не стала, старые-престарые, ношеные-переношеные… Ну а правду сказать, надела бы да пошла, что мне город ихний — тебя же там не встречу. Так Ирэн! На ней курточка кожаная, цвет серый в голубой впадает, юбочка синяя, косынка в горошек, ну такая лялька! Нет, думаю, не дождешься, чтобы я этакой чумичкой рядом с тобой телепалась.

— Положим, — говорит, — ты преувеличиваешь. Платья действительно старые, но чистые, починенные.

«Вот и надевай сама!» — ей-богу, так и сказала бы, если б не Дашка. Ее Ирэночку только пальчиком задень, тут же тявкать.

— Венера, Венера, ты что! Неужели в самом деле в выходном на субботник! Знаешь, как изгваздаемся!

Я на нее и смотреть не смотрю, что — Ирэн?

Ну, Валера, это никак не ждала!

— Хорошо, — говорит, — наденешь выходное. Только имей, пожалуйста, в виду, до Нового года другого не выдадут.

— Поимею, — говорю.

Мне выходное вот какое досталось: темно-голубое в меленькую клеточку, и фасончик ничего. Я его еще по себе подогнала, где ушила, где выпустила. Прошлась перед девчонками — они умерли. Инка-принцесса говорит:

— А знаешь, ты вполне могла бы манекенщицей.

Вот я манекенщицей на субботник и выкатилась. Только мы с Ирэн и были как люди. Остальные — посмотришь, слезами обольешься…

Хотела и дальше про субботник описывать, так про твою маму вспомнила. Спросишь — почему? А я тогда тоже в новом платье была. Мы с твоей мамой встретились, ну не у вас на квартире, ясное дело, на улице. Нос к носу, и никуда не деться. Она всю меня оглядела, с головы до пяточек. Говорит:

— Ну что же ты, сын, представь мне твою девушку.

Что со мной сделалось! Или мне плясать или плакать от радости. Она сказала твою девушку.Не кто-нибудь, мама твоя сказала!!! Так, может, я и на самом деле твоя девушка?Может, ты ей про меня так и говорил?!