Нина Ивантер - Полтора года

Она, знаешь, каких мужиков осаживала! А тут покраснела, стоит кулема кулемой. А я за занавеской прямо давлюсь, ну прямо на пол валюсь от смеха.

А сейчас думаю: ну чего ржала-то? Ведь вовсе ничего смешного.

Потом другое полотно пошло, в цветочек, я про другое вспомнила. И опять про невеселое, неприятное — как я билеты в кино купила, раз, потом другой, а потом в урну выбросила: ты так и не пришел… Но ведь правда, Валерочка, что прошло, никогда не вернется, так зачем же, зачем вспоминать? Вот и не буду вспоминать. Тем более кончать пора.

Сегодня снова, с острым чувством потери, думаю о Ларе. Вспомнила тот давний день, когда я впервые увидела ее. Как мы вдвоем сидели в кабинете Б. Ф. и я в каком-то непонятном для меня самой порыве взяла и разорвала ее бумаги. И именно этот необдуманный непредсказуемый поступок и определил с первого же дня наши с ней отношения. Не знаю, что получилось бы у меня с ней, не соверши я этого безрассудства. Может быть, ошибаясь, спотыкаясь, наугад, на ощупь, я и нашла бы к ней путь. Но вполне могло случиться, что нет, не нашла бы. И это было бы для меня крупной непростительной ошибкой. И может быть, бедой для нее.

А возможно, пришло мне сейчас в голову, такие необдуманные интуитивные действия и есть в нашем деле самые правильные? И мне вообще следует больше доверяться собственной интуиции? Ох, ох, молчала бы лучше, кому-кому, а тебе-то уж никак не следует экономить серое вещество… И все-таки с Ларой это был хотя и необдуманный, а все-таки правильный ход. Она тогда же, сразу и до конца, поверила мне.

В тот последний день, когда Лара уезжала от нас, и мы стояли на автобусной остановке, и все было уже переговорено, она сказала:

— Какое это все-таки счастье, что я попала к вам, а не к кому-нибудь еще.

Возможно, другой на моем месте сказал бы: ну почему, разве у нас плохие воспитатели! Что-нибудь в этом роде.

Но я сказала:

— Да, Лара, да! И мне тоже исключительно повезло, что ты оказалась у меня.

Есть наверное что-то не вполне профессиональное в том, что я испытываю к своим воспитанницам. Я к ним слишком привязываюсь, и расставание часто бывает болезненным, и я потом долго не могу привыкнуть к тому, что их уже нет со мной. И на первом месте среди тех, навсегда от меня ушедших, Лара.

Было в этой девочке что-то необыкновенно для меня привлекательное. Пожалуй, вот что: сочетание взрослости и какого-то совсем детского простодушия.

Я давно заметила: люди взрослеют по-разному. Одни раньше, другие позже. А есть такие, что и вовсе не взрослеют. Моя милая, дорогая мама, например, так и осталась подростком. Папа один раз сказал мне: «Мы же с тобой, Ириша, взрослые и должны уметь быть снисходительными». Мне тогда было тринадцать. Папа сказал это совершенно серьезно.

Но вот Лара с этим ее удивительным детским простодушием была в то же время взрослая. Впрочем, в ней не было ничего от той неприятной взрослости, которая отличает иных молодых людей и по существу сводится к элементарной грубой практичности. Практичной Лара не была. Ее взрослость была иного рода. Тонки и точны были ее суждения о людях. Лара была умна. Этот опыт не приобретешь скоростным путем. Ум иногда созревает рано. Это я тоже давно заметила. Опыт у нее, к сожалению, был трагический.

И об этом раннем, горьком, страшном опыте не было ни слова в ее бумагах. Когда я с чувством неловкости перед девочкой (Б. Ф. заставил-таки меня прочитать эти склеенные мною же страницы) листала их, мне казалось, что сквозь сухой деловитый тон всех этих справок, протоколов, решений проглядывает недоумение. Ну почему эта девочка, такая способная (справка о ее школьных успехах), такая одаренная (первое место в конкурсе на лучшее сочинение), с таким чувством ответственности (свидетельство секретаря школьной комсомольской организации), такая любящая преданная дочь (запись беседы с соседями), почему она вдруг ушла из дому, бросила школу, сдружилась с компанией, находящейся на примете у милиции? Бумаги сомнений не вызывали. Но почему?! Ответа в папке не было.

Об этом я узнала от нее самой.

Мы сидели в маленькой комнате. Девочки давно спали. В эту ночь я домой не пошла. Я уложила ее, когда уже начало светать.

Теперь мне надо собраться с духом, чтобы вывести это на бумаге. Нет, никаких подробностей. Одна строка. Отчим, которому она верила безоглядно, которого называла и считала отцом, оказался… Негодяем? Подонком? Скотом? Все мало, все слабо, все бледно.

Теперь о матери.

К матери у Лары было отношение особенное. Стоило маме задержаться на работе, Лара уже не находила себе места, простудиться — девочка умирала от беспокойства… Сейчас она не сомневалась: если мама узнает, она не сможет жить. Нет, мама не должна была узнать!

Я даже представить себе не могу, как спустя несколько дней, когда мама вернулась из командировки, Ларе удавалось изображать прежнюю благополучную девочку. Она даже пошла с ними на концерт. Бетховенский абонемент был приобретен давно, и они всегда ходили втроем. На этот раз Лара хотела что-нибудь придумать, отговориться. Но взглянула на встревоженное лицо матери — и пошла.

— Я всегда буду помнить эту симфонию. Она про то, что было со мной.

Это сказала мне Лара.

Не знаю, что сталось бы с ней, с ее душой, если бы она еще какое-то время продолжала жить этой непереносимой притворной жизнью, которая раздирала ее. Но это кончилось. Вдруг. В одну минуту.

Она вернулась из школы раньше, чем должна была. Они не расслышали стука хлопнувшей двери и продолжали разговаривать. Лара не успела расстегнуть пальто, когда поняла все. Мама знает.Узнала тогда же. Видимо, отчим, не сомневаясь, что девочка расскажет все матери, поспешил опередить ее… Впрочем, это мое предположение. Лара сказала только:

— Когда я узнала, я не могла жить.

В эту ночь она впервые не ночевала дома. До утра бродила по городу. Дальше — случай. Она встретила девочку, которая когда-то училась с ней в одной школе. Теперь не училась нигде. Жила в отдельной квартире. Отец был в тюрьме, мать в психиатрической больнице. У девочки было странное прозвище — Моисевна.

Вот у этой Моисевны Лара и нашла пристанище.

Мне кажется, это чужое разоренное гнездо в каком-то смысле спасло ее. Вот такое антипедагогическое рассуждение. Но ведь бывает, что тонущий спасается, ухватившись за гнилую доску.

Здесь собиралась разношерстная компания подростков. Кое-кто из них давно уже был под присмотром милиции. Лара с любопытством наблюдала эту незнакомую ей доселе безалаберную, бездельную, бесшабашную жизнь. Успела ли она в какой-то мере привыкнуть, втянуться в нее? Такое ведь тоже нельзя исключить. Нет, не думаю. Она Допыталась было навести там свои порядки. Однажды вылила в раковину бутылку водки, на которую они с известными усилиями «скинулись». Это могло бы обернуться для нее серьезными последствиями. Но Моисевна со вздохом достала припрятанную пятерку и избавила ее от возможной расправы.