Аркадий Пинчук - Потому что люблю [сборник]

— Почему?

— Программа сложная. Начальство будет.

— Полечу.

Он отбросил травинку, набил трубку табаком, закурил.

— Иди работай и не переживай, — сказал он Пантелею. — Будут новости — найду и расскажу. Приехала молодежь?

— В высотном домике.

— Схожу к ним.

От ТЭЧ до высотного домика было метров семьсот. Можно бы, конечно, позвонить туда, и Лешка мигом прикатил бы, но Виктор Антонович даже обрадовался возможности «убить» хоть часть времени.

Он неторопливо зашагал в сторону одинокого домика с высокой башней командно-диспетчерского пункта. Попытался воспроизвести еще раз в памяти схему предстоящего полета, ту схему, которую он сам составил, разложил по секундам и знал как таблицу умножения, но уже «на первом развороте после взлета» его мысли вернулись к прилетающему генералу, раздвоились, рассыпались, завертелись в беспорядочном хороводе и лишь на мгновение задерживались то возле Федора, то возле Нади, то перекидывались к Андрею, то вновь возвращались на аэродром к генералу, который задерживался в Москве по неизвестным причинам.

В коридоре высотного домика Виктора Антоновича окатил дружный взрыв смеха. Он улыбнулся, вспомнив свои первые шаги в авиации. Тогда говорили так: два летчика — две улыбки, три летчика — смех, четыре — сплошной хохот. Тогда это казалось нормальным признаком молодости. Позже Виктор Гай понял, что шутка между полетами — лучший отдых. Она мгновенно снимает то нечеловеческое напряжение, которое летчик испытывает в полете, и умение смешить и смеяться постепенно становится чертой характера чуть ли не каждого авиатора. И особенно ярко эта черта проявляется в годы молодости, когда человек еще сохраняет юношескую непосредственность и не обременен грузом пережитого.

Виктор Антонович свернул в комнату, где молодые летчики готовили к полету высотные доспехи. У них было еще много времени, и переодевались они без малейших признаков спешки, как-то даже лениво. Все внимание — на лейтенанта Иванова, вдохновенно жестикулирующего реками. Затянутые шнуровкой высотного костюма, они неестественно изгибались и напоминали руки робота.

— Доброе утро, ребята, — сказал Виктор Антонович, присаживаясь возле рассказчика.

Все дружно поздоровались, с интересом поглядывая на Иванова.

— Можете продолжать, — улыбнулся Виктор Антонович и начал раскуривать погасшую трубку.

Иванов не заставил себя упрашивать.

— Это в училище у нас был старшина Митрич: ну, прямо музейный экспонат, — пояснил Иванов Виктору Антоновичу. — Он каждое утро на осмотре говорил, что обувь надо чистить вечером, чтобы с утра можно была надевать на свежую голову…

Голос Иванова потонул в дружном хохоте. Что ж, смех — признак здоровья. Не только физического, но и морального. Что-то рассказывая, Иванов с явным подвохом поглядывал на своего однокашника Сидорова. Назревал какой-то розыгрыш. В эту минуту зазвонил телефон. Иванов снял трубку и, не моргнув, соврал:

— Лейтенант Сидоров слушает.

Трубка что-то приказала.

— Есть, товарищ подполковник, — отчеканил Иванов и, повесив трубку, повернулся к Сидорову: — Найди начальника РСП и пошли его к инженеру.

Снова дружный хохот, и Сидоров, качая головой, пошел разыскивать начальника радиолокационной системы посадки.

Иванова тоже недавно разыграли друзья. Он прибыл в полк тремя днями позже Петрова и Сидорова. Как и положено, поспешил доложиться о прибытии. А на аэродроме разгар полетов. Все в летных костюмах — попробуй определи, кто полковник, а кто лейтенант. Спросил у друзей. А те в два счета смикитили. Виктор Гай как раз только что вошел в комнату, где размещались шкафы с высотным оборудованием. Он выполнял перехват низколетящей цели. Расшнуровав высотный компенсационный костюм, молча сидел на табуретке, прислонившись к прохладной дверке шкафика. Неподалеку от него готовился к полету Андрей Садко. К своему последнему полету перед убытием к новому месту службы. Уже были готовы все документы, был приказ о том, что с завтрашнего дня старший лейтенант Садко уже не будет числиться в списках истребительного полка. А пока он молча и сосредоточенно сидел перед зеркалом и с помощью механика по высотному оборудованию облачался в высотный компенсирующий костюм. К нему и подвели лейтенанты Петров и Сидоров только что прибывшего Иванова.

— Товарищ командир, — сказал Сидоров, — новенький прибыл.

— Где он? — спросил Андрей басом.

Иванов подошел к Андрею, четко приложил руку к фуражке и лихо отрапортовал:

— Товарищ подполковник, лейтенант Иванов. Представляюсь по случаю прибытия во вверенный вам полк.

Андрей небрежно посмотрел на новичка и бросил через плечо:

— Представляться да прикидываться все мастера. Посмотрим, как работать умеете…

Такой прием огорошил Иванова.

А Андрей продолжал все так же недовольно:

— Как относитесь к своим ошибкам?

— Стараюсь не делать их…

Андрей усмехнулся:

— Ошибок тот не делает, кто ничего не делает. Вы, что же, безгрешный бездельник?

— Я этого не могу утверждать…

— И правильно, — давил Андрей, — не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься. Как относитесь к советам старших?

— Прислушиваюсь.

Андрей покривился, как от зубной боли.

— Прислушивайтесь, но помните: старики любят давать хорошие советы, потому что уже не могут подавать дурные примеры. А что касается ошибок, лучше раскаиваться в них, чем избегать. Лично я охотно признаю ошибки… своих подчиненных.

И тут же задал еще один совершенно ошеломляющий вопрос:

— Хвастун или скромник?

Иванов растерялся, и тогда Андрей пояснил свой вопрос:

— Люблю хвастунов. Они признают достоинства каждого, перед кем хвастают. Скромники презирают.

В этот момент вошел техник и доложил Андрею:

— Товарищ старший лейтенант, самолет к вылету готов. Топливо полностью.

— Иду, — сказал Андрей и, с трудом сдерживая улыбку, вышел.

— Ну, морды, — прошипел лейтенант Иванов. — Оба заплатите слезами…

Без всякой связи Виктору Гаю вдруг вспомнился еще один день.

Тогда он прилетел из академии по служебным делам в полк. Ему очень хотелось побыть вдвоем с Надей, но инженер полка отмечал день рождения и пригласил их к себе. На вечеринке Виктор Гай заметил, что Надя чем-то расстроена, даже взвинчена. Они сидели рядом, и, когда он пытался взять ее руку в свою, она осторожно, но настойчиво высвободила ее.

Сначала подкралась обида: за что она так? Затем пришло чувство тревоги: что-то случилось…

Потом она сказала «я сейчас» и вышла. Через десять минут Виктор Гай забеспокоился, поспешил в коридор, поискал на кухне, в другой комнате — Нади не было.