Леонид Комаров - Три ролика магнитной ленты

Навстречу мне шли трое. Один коренастый, уже немолодой, лицо в черной щетине, — лет тридцати пяти, в хромовых сапогах, брюки с напуском — так ходили в послевоенные годы. Кепочка с маленьким козырьком, натянутая на самый лоб, сидела по-блатному.

Другой, ростом повыше, был в «стиляжных» брюках-дудочках на кривых — колесом — ногах, куцем пиджачке, из коротких рукавов торчали крупные и будто воспаленные красные руки. Через плечо, на тесьме висела гитара. Он бренчал на гитаре и напевал:

Парень, опустив гитару, поочередно потянул за рукава, словно хотел спрятать свои кисти.

— Слышь, керя, дай закурить, — обратился он ко мне и снова потянул за рукава. Он постоянно так делал, и я подумал, что это у него, наверное, нервный тик.

— Не курю, — ответил я.

— А что это за штуковина у тебя? — спросил он.

Через плечо на ремне у меня висел магнитофон «Репортер». Я ответил.

П а р е н ь (магнитофонная запись). Заливаешь. Покажь. И все записываешь? Ну, вот нас, например, можешь записать на эту пленку? Это мои кореши: Миха, по кличке Фикса. Имеет две судимости: за кражу — на хате, и за хулиганство в нетрезвом виде. Первый раз освободился по амнистии, теперь взяли на поруки… Миха, изобрази!

М и х а. Го-го-гы (показывая золотые зубы)!

П а р е н ь. А это Васька-Кот. Хлеб ест, водку пьет, но мышей не ловит…

М и х а. Гы-гы-гы!

П а р е н ь. В молодости Васька припух, засыпался с корешками на продуктовом ларьке. Его засекли. Котик два года отдыхал в детской исправительной колонии… Вася, расскажи гражданину корреспонденту свою автобиографию… Не хочешь? Он не хочет. А вообще автобиография у него интересная…

Миха, довольный, ухмылялся. Васька оставался безучастным ко всему, что молол о нем приятель.

П а р е н ь. Нет, без понта, запиши, а я спою.

Я. Уже записал.

П а р е н ь. Ну да! Заливаешь!

Они пошли дальше.

На крыльце общежития стояла толстая женщина в грязно-синем сарафане с мелкими цветками и, размахивая руками, бранилась, но рядом с ней никого не было.

Ж е н щ и н а. Махлакову неча учить! Я сама кого хошь научу. Порядки знаем. Всякая шошка-ерошка будет еще не в свои дела нос совать. Подумаешь, начальство нашлось! Я сама себе начальство — как захочу, так и сделаю.

Она потрясла в воздухе кулаком со связкой ключей. Голос у нее под стать фигуре — низкий и громовой.

Ж е н щ и н а. Я нянчиться ни с кем не буду. Всех неплательщиков, картежников да фулюганов сама шерстить могу. Вот они где у меня (она потрясла кулаком). Ублажай всех, так и на голову сядут. У нас свои порядки — построжей держи!..

Я спросил: в чем дело?

— А ты кто такой будешь?

Я назвался, объяснил, зачем пришел.

— Пойдемте. Чего надо — расскажу.

Босые ноги ее были обуты в мужские галоши. Когда она поднимала ноги, галоши шлепали ее по пяткам.

Махлакова — комендант мужского общежития. Она поделилась, что никто не ценит ее трудную работу.

М а х л а к о в а. Давечь на совещании начальство говорит мне: «Жалуются, мол, на тебя, Махлакова. Грубишь, говорит, с жильцами». А как же с имя еще? У меня знаете какой народ живет?.. Недавно драку учинили. Из-за чего? Из-за девок, прости господи…

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнула Махлакова.

Вошел парень, худощавый, прилично одетый.

— Чего надо?

— Вы обещали, что поселите ко мне молодых специалистов, а вселяете…

— Из какой комнаты-то?

— Из восемьдесят шестой. Мерзанов моя фамилия.

М а х л а к о в а. Мало ли чего я обещала. Мне кого присылают, того и вселяю. Не нравится здесь, шли бы в другой корпус.

М е р з а н о в. Там нет мест…

М а х л а к о в а. А я что могу сделать? Тута для рабочих выделено…

В вестибюле мне встретился круглолицый розовый парень. Парень нес батон и круг колбасы. Я заговорил с ним:

— Вы здесь живете?

— Ага, тут и живу.

— Как ваша фамилия?

— Шлентов, — отозвался он.

— Как?

— Шлентов. Александр Егорович Шлентов…

— Давно здесь живете?

— Третий год уж пошел. Как на завод приехал, так и живу. Только в разных комнатах. Пристрой видели?

— Новое крыло?

— Может, и крыло? Ну так я в ем и живу. Недавно переселили… А вы кто такой будете?

— Корреспондент радио.

— У-у! — Лицо Шлентова засветилось любопытством и удивлением.

Ш л е н т о в. Про нас чего передавать будете?

Я. Будем. Вы в какой комнате живете?

Ш л е н т о в. Восемьдесят шестой.

Я. Приду к вам.

В комнате отдыха в беспорядке стояли стулья, а за столом перед бумагами сидела девушка. Изящная, миловидная.

— Не скажете ли, — спросил я, — где можно увидеть воспитателя общежития?

— Воспитатель — я.

И голос у нее такой негромкий, робкий.

— Вы?! — Я удивленно вскинул брови. Подумал: «Вот так воспитатель! Ну чему может научить рабочих парней это хрупкое юное создание?!»

— Да, — сказала она. — А что?

Вид у нее был расстроенный.

Я поздоровался и представился.

— Римма Александровна, — ответила она. — Или лучше просто — Римма…

Р и м м а. Не знаю, о чем вам рассказывать. Воспитателем я здесь работаю всего полгода. Окончила культпросветучилище… Как мы строим работу?.. Сегодня, например, обсуждали вопрос на культбытсовете «О дальнейшей культурно-массовой работе среди жильцов». Решили объявить войну пьянству и картежной игре, провести рейд по комнатам… А еще мы будем каждую неделю выпускать общежитский «Крокодил». У нас, конечно, проводятся и другие мероприятия: лекции, беседы о любви и моральном облике… Вот здесь (она показала на стену) у нас висит план всех мероприятий… Ну, что еще? Вот, пожалуй, и все…

Я. В заводском комитете комсомола мне посоветовали побывать в вашем общежитии. Скажите, неужели здесь живут одни «фулюганы»?

Р и м м а. Это вам Махлакова сказала? Конечно же, нет. У нас есть очень хорошие парни. Но что правда, то правда: живут и другие люди! Вы себе представить не можете, как с ними трудно работать! На лекцию их не вытащишь, на собрания они не ходят… Но хороших парней, конечно, больше.

Я попросил Римму назвать мне фамилии. Да, среди них были и те, о которых мне говорила комсорг Валя Сазонова.

У меня, к сожалению, нет записей бесед с теми ребятами. Не сохранились даже фамилии, потому что тогда сделал о них радиопередачу. Помнится, это было нечто похожее на репортаж, так сказать, «с места» — в общежитии, в цехе. Ребята мне понравились. Это были отличные парни, три друга. Жили в одной комнате, коммуной. И работали на одном участке — отменно. Активисты. Одним словом — «цвет нашей молодежи», как изволил заметить на летучке Мокеич, когда обсуждал мой репортаж. Тогда, помнится, его отметили как лучший за неделю, и я получил повышенный гонорар. Но, честно говоря, мне самому репортаж этот не нравился. Все там было правильно, чинно и благородно. И очень гладко. А потому — неинтересно. Главное — мне не удалось дать характеры тех парней. Какие-то они получились очень положительные, все-то у них в жизни хорошо и ясно. То есть это не у них в жизни, а в моем репортаже. У них-то наверняка бывало всякое, да только мне не удалось это показать. Впрочем, был там один эпизод, когда ребята не побоялись пойти против мнения цехового начальства и «втихую» провели свое новшество и оказались правы. И несмотря на это им влепили по выговору. Но Мокеич настоял вырезать этот кусок.