Валерий Осипов - Неотправленное письмо [сборник]

Перед клубной палаткой — вытоптанный танцорами «пятачок». Под томную мелодию лениво двигались пары в платочках и картузах, в телогрейках и ватных штанах, в кирзовых и резиновых сапогах.

Колька Чугунков подошел к «пятачку», оглядел танцующих, закурил.

— Эй, Чугунков! — позвала Кольку озорная толстушка Вера Звягина. — Чего встал как пень? Не видишь — дамы скучают.

— Трактор пойду посмотрю, — буркнул Колька и ушел.

— Знаем мы этот трактор! — подмигнула Вера подруге. — Соньку Журавлеву пошел искать.

— А она, как Шмеля взяли, словно чумовая.

На скате палатки, заложив руки за голову, лежала Соня Журавлева. Колька Чугунков, не заметив ее, прошел мимо.

Приподнявшись на локте, Соня повернула вслед за ним голову, увидела, как подошел Колька к стоящим шеренгой, блестевшим в темноте тракторам. У крайней машины возился Сенька Сухаренко.

Влез Колька в кабину своего трактора и тут же выскочил обратно.

ЧУГУНКОВ. Почему стекло не протер?

СЕНЬКА. Не обязан. Я прицепщик.

ЧУГУНКОВ. Я тебя взял на поруки? Я тебя от суда отвел?

СЕНЬКА. А кто просил?

ЧУГУНКОВ. Я сказал, чтоб протер?

СЕНЬКА. Ты сказал, да я не слышал.

ЧУГУНКОВ. Прочистить ухо?

СЕНЬКА. Ты руки-то не распускай, а то…

ЧУГУНКОВ. А то что?

СЕНЬКА. А то, что еще вернется Шмель…

ЧУГУНКОВ. Ты, шпана мокрогубая! Подбери слюни, а то наступлю!

СЕНЬКА. Ну ладно, ладно! Большой вырос!

ЧУГУНКОВ. Я таких, как Шмель, давил и давить буду, понял?

СЕНЬКА. Всех передавишь? Один работать будешь?

ЧУГУНКОВ. Один! А духу вашего, блатного, не будет здесь!

СЕНЬКА. Еще прибежишь, Чугунков! Еще попросишь! Прицепщиков-то нету.

ЧУГУНКОВ. Иди… пока по шее не получил!

СЕНЬКА. Герой…

Засунув руки в карманы штанов, пошел Сенька туда, где выводила мандолина грустный и медленный мотив старинного танго.

И снова откинулась Соня на скат палатки, снова забросила руки за голову.

Смотрит Соня вверх, в темное звездное небо, и на лице ее грусть, тоска, сомнение.

А на «пятачке» танцы в разгаре. И никого не смущало, что уже в который раз звучит одна и та же мелодия.

Зажав в углу рта папиросу, стоял в стороне Колька Чугунков. Угрюмо смотрел на танцующих.

Протрусила мимо него пара — Вера Звягина и Сенька Сухаренко.

— Ты чего застыл как сосулька? — спросила у Кольки Вера.

— Он для памятника тренируется, — ухмыльнулся Сенька Сухаренко. — Знатный покоритель целины Николай Чугунков!

Вера прыснула в ладонь, а Колька и бровью не повел. Стоит как стоял — железо, не человек.

Подошла к «пятачку» Соня Журавлева. И словно подменили Кольку. Растащила улыбка Колькин рот от уха до уха. Будто осветился он изнутри каким-то невидимым светом.

Бросил Колька окурок, поправил кепку и, робкий, подобранный, подошел к Соне.

— Потанцуем?

Молча смотрит Соня Журавлева на Кольку Чугункова. И на лице ее все та же тоска, все то же сомнение.

— Потанцуем? — повторяет Колька, и в голосе его слышится испуг: а вдруг не захочет?

Но Соня, гордая и недоступная Соня, не сказав ни слова, не кивнув головой, не шевельнувшись даже, соглашается.

Танцуют Соня и Колька Чугунков. Соня холодна, непроницаема. Колька смущен, растерян, несет какую-то чепуху.

— Согласился все-таки директор сеять, — бормочет Колька, — убедил я его. А то обидно получается. Целина, газеты, энтузиазм… А потом сразу назад: нельзя сеять, нельзя голыми руками, надо обжиться. Да здесь надо на зубах, как на фронте! Ведь строили же Днепрогэс, Магнитку, Комсомольск-на-Амуре. В палатках жили, в землянках! Ведь еще труднее было…

Танцуют Вера Звягина и Сенька Сухаренко.

ВЕРА. Ты чего прижимаешься?

СЕНЬКА. Не сахарная, не растаешь.

ВЕРА. Нахватался у Шмеля своего.

СЕНЬКА. Шмель скоро здесь будет. Письмо мне прислал. Скажи, говорит, Чугункову, чтобы к расчету готовился.

ВЕРА. Сколько ж ему дали?

СЕНЬКА. Три года. Он на Севере. А там срок быстро идет, там год за два считается.

Танцуют Соня и Колька.

— Я давно о таком деле мечтал! — порывисто говорил Колька. — Тут раздолье, как в гражданскую войну, как на фронте. Здесь сильным надо быть, здесь зубы надо стиснуть, здесь про себя забыть надо.

Неожиданно сняла Соня руку с Колькиного плеча и, выйдя из освещенного «пятачка», пошла в темную степь, не оглядываясь.

Догнал ее Колька.

— Сонь, завтра потанцуем?

Пристально вглядывалась Соня Журавлева в лицо Чугункова, словно пыталась рассмотреть в его широко расставленных глазах что-то такое, что уже видела она, но что так трудно было понять ей.

— Так как же, Соня?

Кивнула Соня. Вздохнула тяжело. Опустила голову.

Бежал между палатками и кострами Колька Чугунков — телогрейка нараспашку, глаза на лбу.

Подбежал к директорскому вагончику, забарабанил в окно. Опустилась рама, показалась заспанная голова Петра Ивановича Груши.

— Ты шо? — зевая, спросил он. — Шо зробылось?

Со сна всегда говорил Груша по-украински.

— Петр Иванович! Я с ночи пахать поеду! — выпалил Колька.

— А шо таке? — удивился директор.

— Петр Иванович! Я все равно спать сегодня не буду! У меня горит все! Я работать хочу!

— Ну, колы горыть, давай у ночь, — согласился Груша.

Задумчиво стояла возле женской палатки Соня Журавлева. Смотрела она в степь и видела, как, включив фары и буравя ночную темноту двумя лучами света, уходил в степь трактор.

Подошла к палатке Вера Звягина.

— Колька Чугунков на ночь глядя пахать отправился, — сказала Вера, стоя рядом с Соней. — Один всю степь распахать захотел. Вот чумовой!

И, позевывая, ушла в палатку.

А Соня молча провожала уходящий в степь трактор. И еще резче, чем всегда, выступала на ее лице почти неженская значительность, еще сильнее враждовала в ее раскосых глазах нежность и дикость.

Непонятное творилось на душе у Сони Журавлевой — ох, непонятное!..

Степь, степь…

Была ночью степь черней черного, была ночью степь мертвей мертвого.

Была ночью степь девушкой-недотрогой.

Пришло утро — нежный серый рассвет родился за краем земли.

Проснулся ветер — побежал по степи, понес необычную весть. Заплескались по степи серебристые ковыли, зашушукались, зашептались, передавая друг другу новость.

Что это за новость?

Перестала степь быть недотрогой, уже не одинока она, уже пришло ее время любить! Прямой и ровный, как стрела, лег по степи влажный, темно-бархатный след первой борозды. И перестала целина быть целиной, тронул ее поверхность беспощадный железный плуг.

А одинокая женская фигура на фоне светлеющей линии горизонта? Кто она? Куда и зачем держит путь?

Медленно шла Соня вдоль первой борозды, не сворачивая, не делая ни шагу в сторону, шла, словно привязанная невидимой нитью к оставленному железным плугом следу. Завороженно смотрела Соня на побежденную в неравном бою целину, на вспоротую железом, развороченную землю.