Валерий Осипов - Неотправленное письмо [сборник]

…Он полз по центральной улице совхоза, этот странный, этот незнакомый в здешних местах состав, и к нему со свистом, с улюлюканьем сбегались со всех сторон торопливые фигуры, карабкались через гусеницы на кабинку трактора, падали в кузов, задирая кверху ноги, и снова бежали новые фигуры; и те, кто уже был в кузове, хватали припоздавших за шиворот, втаскивали к себе:

— Гуд бай, товарищ Груша! Наше вам с кисточкой!

— Воровством будет считаться, кражей! — задыхался рядом с трактором Петр Иванович.

— Ни фига! — кричали из кузова. — На станции под расписку сдадим! И ни фига!..

— Семен, запомни! — грозил директор кулаком Сеньке Сухаренко. — Во время уборочной технику угоняешь! Запомни!..

— А чего ей убирать-то, техникой твоей! — кричали из кузова. — Блох ей давить, твоей техникой, — и все дела!

Молча провожала беглецов, стоя около последней палатки, Соня Журавлева. Вокруг нее было еще десятка два оставшихся в совхозе ребят.

Катил по степи беглый состав лихо, весело, с песнями, с музыкой. Сенька Сухаренко, развалившись на чемоданах, жмурился, как кот, подмигивал сидевшей напротив Вере Звягиной, бренчал на гитаре, горланил частушки:

Все вокруг ржали навзрыд, хватались за бока, вытирали слезы. Ох и хорошо же, ребята, когда вся эта волынка позади, а впереди станция, буфет, поезд, большие города, кино, рестораны!

Только одна Вера сидела напротив Сеньки с каменным лицом и смотрела на Сеньку вредными глазами, и Сенька старался, лез из кожи, выбивался из последних сил:

Огольцы падали в разные стороны от хохота, умирали со смеху, дрыгали ногами от ощущения полноты жизни! И уже появилась на свет божий из чьего-то запасливого рюкзака и пошла гулять по кругу злодейка с наклейкой, уже сидели в обнимку и, распустив губы, орали похабщину:

И вдруг — стоп! Будто врос трактор в землю, так посадил его сразу на все тормоза тоже успевший хлебнуть водочки тракторист. Еще пять метров — и быть бы беде. Еще пять метров — и раздавил бы захмелевший водитель Кольку Чугункова, стоявшего на дороге перед трактором в том самом месте, где начинался спуск к мосту через реку.

Попадали в кузов огольцы друг на друга от такого резкого торможения, гулко стукнулся головой об деревянную стойку прицепа Сенька Сухаренко, обалдело перевалил через борт, побрел вперед — узнать, в чем дело, и вдруг тоже остановился как вкопанный, увидев Кольку Чугункова, и даже попятился от него назад.

Страшен был вид Кольки Чугункова посреди дороги перед трактором — весь в грязи, лицо в мазуте, телогрейка располосована от плеча до плеча, руки в крови, в ссадинах.

— Ты чего это, Чугунков? — испуганно зашептал Сенька. — Кто тебя?

— Заворачивай назад, — глухо сказал Колька, — нету переправы.

Бросились с криком вперед огольцы, добежали до берега — посреди деревянного моста зияла дыра — ни пройти, ни проехать.

— Где мост?! — бешено закричали ребята.

— Я мост разобрал, — устало сказал Чугунков. — Я…

— Падла!

— Гад!

— Сучий потрох!

— Бей его, ребята!

— Стой, стой! Починим мост… Куда доски девал, Чугунков?!

— Доски по реке уплыли, — мрачно усмехнулся Колька, — нету досок.

— Да бейте же его, огольцы! Чего там!

И уже сжались тяжелые беспощадные кулаки, уже шибанул Кольке в лицо перегар самогонки и спирта, уже буравили его со всех сторон злобно прищуренные щелки залитых ненавистью глаз — давно, ох давно чесались руки у совхозной шпаны на Чугункова! А здесь такой случай…

И вдруг вздрогнули все от пронзительного, визгливого крика:

— Не дам!

Вздрогнули, остановились.

А перед Колькой Чугунковым, растопырив руки, загородив его собой, стояла Вера Звягина — маленькая, толстая, смешная.

— Все на одного, да! Сладили?.. Эх вы, герои. Только подойдите, только троньте его — глаза вырву!

Все сомнения, все невеселые мысли, все упреки самой себе, гнездившиеся у Веры под сердцем после отъезда из совхоза, разом вырвались наружу, когда увидела она Кольку Чугункова, когда поняла, для чего разобрал он мост. Вырвались и решили всё, всё расставили по своим старым местам, как и было это до засухи, до приезда комиссии, до паники в совхозе.

— Вы чего ж испугались? — кричала Вера. — Почему Сонька Журавлева осталась, а вы испугались? Колька один вас всех не боится, а вы испугались, да?

Она поймала колючим взглядом мятое Сенькино лицо, пробуравила его насквозь, будто прибила к стенке позорными словами:

— А кого послушались? Сухаренку — шестерку шмелевского! Да он вас всех продаст и купит! У него же своей головы нету!

— Верка, отвались! — пьяно заорал обиженный Сенька Сухаренко. — Ты чего суешься? Мы ему сейчас посчитаем! За все посчитаем!

— Бей его! — загалдели ребята, но уже тише, уже не так зло.

И понял Колька Чугунков, что первый приступ ярости прошел, что неожиданный переход Веры Звягиной на его сторону как бы ослабил первоначальный натиск, как бы притупил острие направленного против него гнева.

— Бить успеете, — тихо сказал Колька и, обойдя Веру, медленно вышел вперед. — Бить успеете, сказать дайте.

Он медленно шел на толпу, а она расступалась перед ним, отодвигалась назад, к трактору, к набитому чемоданами и рюкзаками прицепу.

— Ну куда вы собрались, ребята? — тихо говорил Колька, обводя взглядом хмурые знакомые лица. — Совесть у вас есть или совсем нету? Ну, не родило в этом году. Ну, нету хлеба. Так что же вы думаете — не помогут нам, ссуду не дадут? Мы же первый год здесь живем, еще не обвыклись, еще не разобрались, еще не поняли, что к чему, а вы уезжать хотите? Да разве так люди делают? Надо же попробовать, мы же не маленькие.

— А жить зимой где? — неуверенно спросил кто-то. — Опять в палатках?

— Дадут нам дома, ребята, дадут! — горячо заговорил Колька. — Я сам добьюсь, лоб расшибу, а достану наряды! До зимы на всех поставить успеем, зимой по ремонту работы много будет, а весной посеемся — к осени, знаешь, как заработаем? Тысяч по десять, не меньше. А осенью не захочешь жить, можно и уехать будет. Только не сейчас, ребята. Сейчас не надо уезжать, сейчас надо корень завязать, чтобы потом остальную жизнь на него нанизать. Это же дело простое, ребята. Дома поставим, усадьбу разобьем, электричество к нам протянут — вот и готово! Себя уважать будем, о себе будем думать как о людях. А если уедете, чего вспоминать будете? Ведь кусок в горло не полезет, совесть замучает, жить не даст. Ведь мы же вместе сюда ехали, вместе песни пели…