Борис Микулич - Трудная година

— Н-н-нет...— Вера заплакала.

Потом ей давали валерьянку, и Нина Политыко; которая здесь была в белом халате и напоминала в нем ска­зочный персонаж — добрую фею, гладила Веру по голове. Потом все трое пошли в дом, где жила Вера, и Мома сно­ва повторил свое грозное предостережение.

— Что ж... этот человек имеет резон,— грустно пошу­тил Иван Иванович, кончая осматривать Розу Моисеев­ну.— Здесь мы уже ничего ие можем поделать. Смерть. Гибель. Я распоряжусь, чтобы труп забрали.— И вдруг, глянув на Веру, спросил:— Вы одни... в этом доме?

Она кивнула.

— Нина, оставайтесь здесь. Вы знакомы? Тем лучше. Хватит вам мучиться в сенях. Мне там картошку ссыпать надо!— И он ушел.

— Где же мы будем жить? Наш дом разбомбили в первый же налет. Сначала я ютилась в больнице, а потом, вместе с некоторыми больными, перекочевала к Ивану Ивановичу... Здесь? — Она кивнула на двери квартиры Щац.

Вера вздрогнула.

— Нет! Нет! — чуть не вскрикнула она.

Нина взяла ее за плечи, и они сошли вниз. Вера падала с ног от усталости, от пережитого за день. Но Нина за­ставила ее сделать массаж, обтереться холодной водой, намазала ей руки вазелином, и Вера мало-помалу успоко­илась, затихла, и первое, что она увидела после этого во сне, была кружка парного молока, которое подает ей тетя Песя.

А Нина еще долго стояла у раскрытого окна, вгляды­ваясь в темень.

VIII

Потом потянулись однообразные дни — без событий, без заметных перемен. Присутствие Нины, ее спокойный вид и ровный голос действовали на Веру, как лекарство. Что ж, думала она, докторша привыкла к мысли, что муж ее погиб, и не ждет его. Другое дело Вера. Она по-преж­нему вздрагивала от каждого шороха, жадно ловила звуки редких шагов под окнами. Вот сейчас, думала, откроются двери и на пороге появится Наум — с таким знакомым ей внимательным взглядом черных глаз, милой улыбкой и... неустанными заботами о ней, о Вере.

В том, что Наум не мог эвакуироваться из Минска, не попытавшись добраться до нее, Вера была твердо уверена. С другой стороны, рассуждала она, мог быть какой-нибудь приказ, которому нельзя было не подчиниться, но и в этом случае Наум сделает все, чтобы дать о себе знать. Годы вовместной учебы, его преданная любовь к ней, которая, собственно, и сыграла решающую роль в том, что они сошлись, пятилетняя совместная жизнь, включая и два годя плодотворного творческого сотрудничества здесь, в Крушинеке, когда его любовь не только не остывала, а, казалось, с каждым днем становилась все сильнее и силь­нее — все это давало основание верить и надеяться. Воз­можно, Вера допустила ошибку, ожидая его в местечке в то время, когда немцы занимали Белоруссию, и не при­няла никаких мер, чтобы выехать на восток. Но сделала она это опять-таки из-за него, из-за Наума. Если он полу­чит хоть малейшую возможность добраться до нее, думала Вера, он будет искать ее прежде всего у родственников. Однако же идет пятый месяц войны, вот и осень пришла на истерзанную землю, а его нет и нет.

Земля, земля... Она истоптана, изрыта войной — ее и не узнать. Но те деревья, что уцелели, меняли свой зеленый убор на багрец и золото, демонстрируя этим неруши­мость законов жизни и смерти. Вот и клен, зеленевший перед окном, запылал рыжим пламенем, а потом искры этого пламени осыпались — и клен теперь стоит без листь­ев, и ветви его удивительно напоминают раскинутые в стороны человеческие руки.

А Наума все нет и нет...

Каждый день они с Ниной ходят на работу. Теперь Вера попривыкла, освоилась, и ей легче. Главное, она по­няла, как надо работать на них, на завоевателей. Через день на ее долю выпадает «хозяйничать» — получать на двоих четыреста граммов хлеба, тайком от Нины, которая противится этому, выменивать харчи на свои платья. Ког­да хозяйничает Вера, ее подружка помогает профессору в его «частной клинике», как официально теперь зовется то, что раньше было просто квартирой. Часто Нина при­носит от профессора то картошку, то немного крупы, то банку консервов. Нередко докторша задерживается допозд­на, Вера беспокоится, не находит себе места и встречает подружку упреками. А та лишь посмеивается и извиня­ющимся тоном говорит, что много работы и что это не так опасно, как кажется,— до профессора рукой подать. Обычно кончается тем, что Нина «торжественно обещает» приходить аккуратно и... всякий раз нарушает клятву.

Иногда Веру берет досада — никак не может жить без того, чтобы кто-то был рядом и не опекал ее. Виноват в том, безусловно, Наум, который, казалось, мог читать ее мысли и угадывать ее малейшие желания. Теперь Нина и квартира были для Веры единственной утехой после долгого дня нудной работы, после грубостей фашистской солдатни, непривычных хлопот на рынке, где орудовали наглые спекулянты, не знавшие ни чести, ни совести. Квартира и в ней спокойно-приветливая женщина — это был оазис надежды в страшной пустыне унижения, отчая­ния и бессилия.

Однажды Нина вернулась домой раньше обычного. Немудреный ужин, который готовила Вера, еще не сва­рился. Вера по этой причине забеспокоилась, а Нина по­дошла к ней и поцеловала ее в лоб, уверяя, что совеем не хочет есть и подождет.

— Ну, это вы говорите, чтоб успокоить меня! — возра­зила Вера.

Несмотря на близость, они обращались друг к другу на «вы».

— Вера... Кажется, нетрудно догадаться, что я пришла так рано, потому что меня что-то заставило это сделать...

Видно было, что Нину что-то тревожит, и эту длинную н туманную фразу она заранее обдумала, чтобы оконча­тельно решить — говорить о деле или не говорить. Вера это поняла и даже оскорбилась, но виду не подала.

— Говорите, Нина, если считаете, что я должна об этом знать. Только прямо, без намеков.

— Вера,— продолжала докторша,— нам придется по­тесниться. Вы... не возражаете?

Вера недоуменно глянула на подружку, а потом обвела взглядом столовую, где они находились.

— Я часто думаю, что немцы рано или поздно придут к нам и займут квартиру. Тем более, что и соседняя теперь пустая. Так что поселяйте, кого хотите.

— Это будет мужчина...

— Тем лучше.

И они обе рассмеялись.

— Этому человеку надо поселиться в кухне... Ему, по­нимаете, надо, чтоб было тепло...

Вера удивилась:

— Можно сделать так, что и в кухне будет холодно. Не топить печь — вот и все.— И, заглянув Нине в глаза, продолжала: — Не играйте в кошки-мышки. Говорите все.

Нина глянула в окно. Даже не глянула, а просто бросила взгляд, колеблясь и не зная, как быть.

— Вера... всего я вам не могу сказать... Извините... — Она вдруг порывисто подошла к подруге.— Слушайте. Ему нужна кухня, потому что там шкаф в стене... Впрочем, это придумала я, возможен и другой вариант... Имейте в виду, этот человек был тяжело ранен, теперь — калека. Его поставил на ноги Иван Иванович, но злоупотреблять гостеприимством профессора мы не можем. Он ведь рабо­тает консультантом в военном госпитале, и к нему часто приходят немцы...