Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость

— Дай мне тетрадь, — попросил Евгений Константинович. — Я поговорю с учительницей, но ты не должен был ее рвать.

— Не знаю, что на меня нашло… Обидно просто.

…Разговор состоялся на другой день в кабинете Макуниной. Она была взбешена, хотя и вела себя подчеркнуто вежливо. Она не привыкла выслушивать замечания, чувствуя себя в школе полновластной хозяйкой. Смирный Варнаков ей ни в чем не перечил, старательно обходя острые углы. Ему оставался год до пенсии, и он не хотел портить себе жизнь. Физик был слишком добродушен, чтобы принимать его всерьез, а других она давно держала в узде. И вот является посторонний и начинает мутить воду! Много на себя берет!

— Я не настаиваю, чтобы вы исправили отметку, хотя это было бы справедливо, — говорил Евгений Константинович. — Но согласитесь, что мне теперь нелегко будет поддержать ваш авторитет в глазах сына…

— Я в дешевом авторитете не нуждаюсь!

— Смотря что понимать под словом «авторитет»…

— Знаете, товарищ Ларионов, оставьте свои поучения при себе! Подумайте лучше о собственных обязанностях!

— Я говорю с вами как отец Алексея, а не как учитель.

Ираида Ильинична с трудом сдерживалась. Она не могла не понимать, что перегнула палку, и от этого еще больше злилась. К тому же вчера вечером, задав Оле традиционный вопрос: «Ну как ваш новый учитель?» — она услышала ответ, который ее глубоко уязвил.

«Знаешь, мама, — подумав, сказала Оля, — по-моему, у нас еще такого не было. Как он говорит!.. И мне кажется, он очень хороший человек…»

— Вы ничего больше не хотите мне сказать? — прервал ее мысли голос Ларионова.

— Я все сказала.

Выходя из кабинета, Евгений Константинович твердо знал, что нажил себе врага на всю жизнь.

Дома у Марико Кочорашвили вечно толпился народ. Эта смазливая разбитная толстушка с черными невинными глазами, казавшимися огромными на маленьком круглом личике, и часу не могла просидеть в одиночестве.

Школьные вечеринки в складчину, устраиваемые далеко не всегда с ведома и позволения старших, танцульки под магнитофон и прочие сборища, до которых общительная Марико была превеликой охотницей, затевались именно у нее и главным образом по ее инициативе.

Ей все позволялось. И потом — никто не имел такой просторной квартиры, как ее родители, которых часто не бывало дома. Отец Марико — штурман торгового флота — собирался на пенсию и четвертый месяц находился в последнем своем заграничном рейсе. Мать, в прошлом учительница начальных классов, теперь не работала, но от скуки завела миллион знакомых и пропадала у них до позднего вечера. Если же компания случалась в ее присутствии, она спешила куда-нибудь с визитом, чтобы «не мешать молодым веселиться».

В Нальчик они переехали из Одессы год назад по настоянию матери, которая, как многие жены моряков, возненавидела море.

В квартире обыкновенно оставалась приходящая домработница Тося, девица неопределенного возраста, ленивая и языкатая. К своим обязанностям она относилась спустя рукава и исчезала при первой возможности.

Марико ей дерзила. Тося отвечала тем же, но в общем они вполне устраивали друг друга: первая не вмешивалась в хозяйственные дела, равнодушная к тому хаосу, который неряшливая Тося устраивала на кухне, вторая не посягала на беспечный, легкомысленный мирок своей юной хозяйки, предоставив ее собственным заботам.

С детства Марико ни в чем не знала отказа и никогда не задумывалась над тем, что такое деньги и откуда они берутся. Отец баловал и ее, и жену, привозя после очередного плавания целый ворох нарядов, безделушек, всяких заморских диковин, оседавших на шкафах, столиках и подсервантниках, беспорядочно и безвкусно расставленных по комнатам. Наезды его, правда, были довольно редки, и, несмотря на подарки, Шалико Исидорович Кочорашвили постепенно становился для девочки человеком чужим, далеким, словно являвшимся из доброй сказки. Он, наверное, чувствовал это, но ничего изменить не мог: море было ему дороже всего на свете.

Что же касается матери, то вся ее воспитательная система сводилась к простейшей формуле: ребенок должен быть здоров, сыт, одет, обут и… доволен. А поскольку первые четыре условия не доставляли Нонне Георгиевне особых хлопот, то и заботиться ей надлежало лишь о последнем. Все средства оказывались хороши, чтобы сделать жизнь Марико сплошным удовольствием.

Лет до четырнадцати Марико была худеньким угловатым подростком и своей внешностью не интересовалась. Перемена произошла быстрая и разительная. Буквально в несколько месяцев растрепанная нескладеха превратилась в видную округлившуюся девушку, у которой все, как говорится, на своих местах.

И откуда что бралось?! И воркующий голосок, и благоприобретенная походка с дразнящим покачиванием бедрами, и подрисованные глаза и ресницы, которые она густо мазала синеватой краской, а потом часами просиживала перед зеркалом, разделяя зубочисткой слипшиеся волоски.

Ультракороткие юбочки, облегающие свитера, всевозможные побрякушки, — вот когда пошли в ход отцовские приношения.

Она забиралась в материнские пузырьки и коробочки с лосьонами, кремами и притираниями. А услыхав однажды, что шерсть долго сохраняет запах духов, попришивала с изнанки ко всем своим шелковым платьям квадратные шерстяные лоскутки, которые каждое утро смачивала духами.

Целыми днями расфуфыренная, благоухающая Марико торчала в подъезде с компанией таких же, как она, девчонок, перешептывалась с ними, принимая загадочный вид, и начинала жеманничать и хихикать, как только появлялись мальчишки. Бледноватые щеки ее розовели, а в глазах возникало выражение жгучего интереса к чему-то таинственно притягательному, что, казалось ей, носится в воздухе. И парни смелели, чувствуя это, — неловко дергали ее за руки, грубовато подталкивали и отваживались на рискованные шутки, оглашая лестницу раскатистым хохотом и пуская «петуха».

Став постарше и обнаружив, что Нонна Георгиевна нисколько не возражает против того, чтобы весь хоровод одесских юнцов перенес свои ежевечерние бдения из подъезда в квартиру (тем более, что стали ворчать соседи), Марико не замедлила этим воспользоваться.

В Нальчике она моментально со всеми перезнакомилась и в новом учительском доме, где они недавно получили четырехкомнатную квартиру и где жили многие преподаватели школы, по вечерам «на всю катушку» гремел ее японский магнитофон, последний подарок отца.

На один из своих «вечерков» она затащила даже стеснительного Алексея. Были еще одноклассники Марико — Петя Влахов, завзятый балагур и задира, живший в том же доме со своей бабушкой, миловидная кабардиночка Рита Карежева, Оля Макунина и Виталий Кравченко, тот самый паренек из вечерней школы, из-за которого Оле пришлось недавно до двух часов ночи бродить под собственными окнами. Никто не помнил, как и когда он попал в их компанию, никто о нем ничего не знал, кроме того, что он вечером учится, а днем работает в мастерской, где делают не то сумки, не то дамские пояса, и что он незаменимый человек, если нужно раздобыть что-нибудь дефицитное вроде импортной магнитной ленты или марочного грузинского вина, которым хлебосольная Марико угощала своих друзей.