Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость

«Как она ужасно постарела. Кто скажет, что она старше меня только на двенадцать лет?» Ираида Ильинична подавила зевок. Она имела обыкновение слегка позевывать, если ей что-нибудь не нравилось. Это стало привычкой и уже не зависело от ее воли. А сегодня ее почему-то все раздражало. Даже то, что кончился долгий учительский отпуск и нужно идти в школу, где она вот уже несколько лет работала завучем. Странно, что на нее нашло? Работа, никогда не была ей в тягость.

— Если бы ты знала, Маша, как мне действует на нервы твой музыкальный диван. Его давно пора сдать в утиль. Где Оля?

— Спит. Я ее впустила. Разве можно? Третий час ночи шел. Ты, Ида, переборщила, по-моему… И что соседи скажут?..

Тетка была глуховата, говорила очень громко, слегка наклонив голову, словно прислушиваясь к собственным словам.

— Не повышай голоса, — поморщилась Ираида Ильинична. — Я и так слышу. Ничего страшного не случилось. Пусть это послужит ей уроком. Мы дали ей слишком много самостоятельности. Голова пустяками забита. Разбуди ее, пусть отправляется в магазин.

— Я не сплю, — сказала Оля, появляясь в дверях. — Я встала. Тетин голос кого хочешь разбудит.

— Вовсе я не кричу, — сказала тетка и обиженно поджала губы.

Оля неопределенно повела плечами.

Стройная, высокая, с худыми нервными руками и безразличным отсутствующим взглядом, который казался заученным, она выглядела гораздо старше своих семнадцати лет. Слегка удлиненное лицо ее было бы, пожалуй, бесцветным, если бы не пренебрежительно сомкнутые тонкие бескровные губы — признак натуры сильной и иронической. Голову и торс она держала неестественно прямо: никакого намека на обычную школьную сутулость. Возникало странное впечатление, будто внутри у нее заложена гибкая упругая трость и девушка озабочена лишь одним — ни в коем случае не допустить, чтобы невидимый стержень сломался, заставил ее склониться и опустить голову. Во всей ее тонкой фигуре, в спокойных серых глазах, смотревших прямо и отчужденно, ровном, низком голосе — во всем чувствовалась какая-то скрытая напряженная мысль.

Глядя на нее, можно было предположить что угодно, только не безразличие и не отсутствие воли.

Ничего этого ни мать, ни тетка не замечали.

— Я надеюсь, ты поняла свою вину, Оля? — опуская босые ноги на коврик, спросила Ираида Ильинична.

Оля ничего не ответила.

— Может, я должна тебе объяснить еще раз? — в голосе матери задрожали мелодраматические нотки. — Так вот, я настаиваю, чтобы ты прекратила знакомство с этим… как его?.. Валерий или Виталий? Мне он не нравится.

— Я тоже от него не в восторге, мама. Но я не могу тебе обещать не видеться с ним. Не стану же я отворачиваться от него на улице. И потом — он учится в вечерней школе, в нашем здании. Иногда просит объяснить ему что-нибудь.

— Знаю я эти объяснения!.. — Ираида Ильинична слегка зевнула: разговор начинал ей надоедать. — Да, скажи мне наконец, где ты вчера болталась?

— Я не болталась. Была у девчонок. Слушали маг.

— Что еще за маг?

— Магнитофон. Ты же знаешь. Новые записи.

— Не хочу я знать ваших дурацких словечек. Будь добра, выражайся по-русски. И мне непонятно: если ты была у подруг, то откуда взялся твой провожатый?

— Он тоже был там.

— Где «там»?

— У Марико.

— Опять эта веселая компания?

— Просто компания. Мои друзья. Кстати, они все — твои ученики. — Оля вздохнула и повернулась к тетке: — Тетя Маша, а ведь мама права: пружины гудят чересчур громко. Надо бы тебе новый диван…

— Для меня и этот хорош, — сказала Мария Ильинична, обрадованная переменой разговора. — Нынешние новомодные слишком узки — не уляжешься. А раскладной — мне не под силу каждый раз разбирать да собирать.

— Довольно о диване, — Ираида Ильинична встала и подошла к зеркалу. С минуту молча разглядывала себя, потом удовлетворенно улыбнулась и, надев платье, продолжала уже без раздражения, но по-прежнему нравоучительным тоном: — Не забывай, пожалуйста, Ольга, что я отвечаю за тебя не только перед обществом, но и перед своей совестью. За твое поведение, за твою нравственность. Что же ты молчишь?

— А что мне говорить. Я слушаю.

— Вот то-то же. — Ираида Ильинична направилась в ванную, но на полдороге остановилась: — Маша, ты, наверное, знаешь, кто занял квартиру на пятом этаже, над нами? Она целый месяц пустовала, а вчера какие-то люди переезжали.

Тетка поджала губы. Она не любила, когда ее подозревали в любопытстве.

— Почем мне знать? Кто-то занял. Тоже, кажется, учительская семья. Книги все носили.

— Давайте деньги, — сказала Оля. — Я пойду.

Мать вела себя так, как будто и не было вчерашнего скандала. Вообще Ираида Ильинична никогда ничего близко к сердцу не принимала. Ссоры, семейные неурядицы, неприятности на работе происходили в ее жизни не чаще и не реже, чем у других людей, но почти не затрагивали ее душевного спокойствия и довольства собой.

Она считала себя «правильным» человеком, совершенно не понимала людей, чья линия поведения, чьи вкусы и взгляды не совпадали с ее собственными.

Овдовела она, когда Оле было четыре года, и больше не вышла замуж, чем немало гордилась, при случае вставляя в разговор сакраментальную фразу о том, что остаток своей жизни посвятила работе и воспитанию дочери.

В меру полная, представительная, она и за пятьдесят сумела сохранить фигуру, здоровый цвет лица, не отставала от моды и считала себя женщиной вполне современных взглядов.

Ходила Ираида Ильинична мелким семенящим шагом, дробно стуча каблучками, голову держала слегка приподнятой, так, что прохожим казалось, будто смотрит она на них сверху вниз, невзирая на свой невысокий рост.

Работе она действительно отдавалась до самозабвения. Могла долгие часы просиживать на всяческих совещаниях, в том числе необязательных для нее, организовывать сборы, школьные конференции, литературные конкурсы, могла, уйдя из дому рано утром, являться после работы за полночь, да еще с грудой непроверенных тетрадок, — словом, энергии и предприимчивости ее можно было позавидовать.

Но, странное дело, Макунину не любили. Ни дети, которым она преподавала литературу, ни школьные учителя, ее коллеги, ни начальство, ценившее, однако, ее как работника. При первом, поверхностном знакомстве с Ираидой Ильиничной трудно было сказать, какие именно качества ее вызывают антипатию окружающих. Одни назвали бы ее неистребимое, временами принимающее уродливые формы стремление постоянно быть на виду у людей, занимающих более или менее высокое общественное положение. Другие — явное пристрастие к показной шумихе, третьи — легкость, с какой она могла отказаться от слов, сказанных ею минуту назад, или, наконец, — излишнюю педантичность и слепое поклонение букве.