Валентин Кузьмин - Мой дом — не крепость

И все они были бы по-своему правы.

Дело в том, что Ираида Ильинична принадлежала к породе людей, которые «выдумывают» себя, подгоняя на готовой колодке и образ жизни, и поступки, и мысли. Со временем она сама начинала верить в то, что изображала изо дня в день: чем дальше, тем труднее различить настоящее под слоем грима.

Может, все мы в какой-то степени играем в жизни приглянувшуюся нам роль, но Макунина этим не ограничивалась: ей обязательно нужно было и других обратить в свою веру. А отсюда — постоянное стремление поучать, которое оборачивалось в конце концов откровенным деспотизмом.

Больше всех страдали родные и близкие. Слабохарактерная сестра, так и не сумев устроить своей судьбы, еще при жизни Олиного отца переехала к Макуниным и очень скоро смирилась с положением безропотной приживалки и домработницы, в которое поставила ее требовательная, властная Ираида Ильинична.

«Святая Мария» была существом молчаливым, болезненным и двужильным. С утра до позднего вечера возилась она по хозяйству — терла, скребла и мыла, не зная, как угодить «дорогой Идочке», больше всего на свете ценившей чистоту и порядок, готовила еду, стирала, делала заготовки на зиму — всевозможные соленья, варенья, маринады — и даже успевала что-то строчить на старенькой зингеровской машинке для себя и для Оли.

Вставала она до света, а ложилась, когда в доме все затихало. И никто не знал, хорошо ей или плохо. Никто по утрам не справлялся о ее здоровье, не благодарил вечером за дневные труды. Ираида Ильинична целиком была поглощена собой и школой, а Оле это не приходило в голову. Молодость эгоистична.

Сестру Мария Ильинична боготворила, верила в ее непогрешимость слепо, не рассуждая, несмотря на все синяки и шишки, достававшиеся ей ни за что ни про что, и частенько ссорилась с племянницей, которая не хотела признавать тирании матери и по-своему бунтовала.

После смерти отца в доме что-то неуловимо изменилось для Оли.

Все так же пропадала на работе мать. Хлопотала на кухне тетка. На рассвете в Олину кроватку заглядывало солнце. На подоконнике зеленели неуклюжие кактусы. Тетка начинала орудовать пылесосом, шумно возя щеткой по полу и задевая мебель.

Проснувшаяся Оля лежала тихо, жмурилась от солнечных зайчиков, бегающих по стене, и слушала, как тонко позванивали струны отцовской гитары, висевшей у ее изголовья.

Жизнь продолжалась.

И все же мир, окружающий девочку, необъяснимо потускнел, потерял какие-то очень важные краски.

Не было теперь занимательных историй и сказок, которые отец рассказывал ей каждый вечер, не было его постоянных выдумок и затей: некому стало мастерить для нее елочные игрушки из бумаги, ваты и яичных скорлупок, клеить фигурки для картонного кукольного театра и разные другие не менее интересные вещи.

Впрочем, не в этом главной. Все, с чем имел дело Иван Петрович Макунин, к чему прикасался, о чем говорил, тотчас же освещалось удивительно теплым, добрым светом, причем без особых усилий с его стороны.

Тетя Маша не умела и не знала ничего, кроме кастрюль и тряпок. Да и некогда было ей. А Ираиде Ильиничне — подавно. Материнские свои обязанности она видела скорее в том, чтобы служить дочери наглядным примером стоической добродетели, чем заниматься конкретными будничными делами, связанными с ее воспитанием. Черновой работы Макунина-старшая не любила.

Не реже одного раза в неделю она регулярно, как по расписанию, устраивала душеспасительные беседы, которые Оля так и не сумела оценить ни в младенческом возрасте, ни позднее. Дети глухи к словам. Это самые деловые люди на свете.

Что же касается Марии Ильиничны, то она не роптала. Может быть, где-то в глубине души, за семью печатями, она скрывала ото всех, а главным образом от самой себя горькую мысль о неудавшейся жизни. Но мысль эта была так надежно запрятана, так придавлена своего рода защитной философией, выработанной за долгие годы безмолвного существования, что о ней никто не догадывался. Все привыкли к тому, что Олиной тетке хорошо при любых обстоятельствах.

Что поделаешь?!. Многим из нас необходим психологический камуфляж, который помогает оправдать в собственных глазах и в глазах других нашу точку зрения, наш образ жизни, отношение к миру и человеку. Тогда легче смириться и даже убедить себя в том, что тебе не нужно иной судьбы. Мария Ильинична никогда не задумывалась над этим. И была всем довольна.

За столом Оля предпочитала молчать.

Разговор обыкновенно затевала тетка. Целыми днями она оставалась в одиночестве, когда Оля с матерью уходили в школу, и единственная возможность выговориться наступала для нее только во время еды.

— Кончилось ваше лето, — сказала она, кроша хлеб в тарелку со вчерашней лапшой. — Теперь опять работа да учеба пойдут…

— Почему ты не положила себе жаркого, Маша? — спросила Ираида Ильинична, ловко содрав кожицу с помидора. — Что за привычка есть суп по утрам?

— Вовсе не привычка. Надо же его доедать. А суп с утра полезен. Желудок промыть.

— Маша, ну что ты… — Ираида Ильинична болезненно скривилась.

— А что я такого сказала? — тетка громко зачмокала, обсасывая косточку. — Дело житейское.

Оля посмотрела на часы.

— Мама, ты не опоздаешь сегодня?

— Нет, я пойду к десяти. Воображаю, что меня ждет. Работы, конечно, — непочатый край. Семене Семеныч такой беспомощный… Как он там с ремонтом справился, не знаю…

— Что, собственно, ремонтировать? Школа новая. Всего четвертый год…

— А-а! Ты же не знаешь, Маша!

— Говорят, учителя новые будут?

— Да, Сальникова уехала и химик. Не люблю, когда учительский состав часто меняется. Каждый раз наново привыкать к человеку. — Ираида Ильинична налила себе чаю и критически оглядела дочь. — Оля, ты бы сегодня посидела дома. Приведи в порядок все свои платья, форму… Через неделю — занятия начнутся, пора приготовиться…

Оля не слышала. Она машинально прихлебывала из чашки несладкий чай, в который забыла положить сахару, и думала о чем придется.

…И почему это в каждом человеке непременно сидит нечто смешное, нелепое?.. Во внешности, манере говорить и держаться. И в ней, в Оле, тоже, конечно, есть. Только за собой труднее заметить. А у матери и у тетки — сколько угодно. Наверное, потому, что в старости человеческие слабости и изъяны виднее. Как при многократном увеличении. Мать вот старается держать голову слегка задранной вверх, чтобы не слишком бросался в глаза ее второй подбородок. А тетка причмокивает за едой…

— Оля?!

— А?..

— Что с тобой происходит? Я в третий раз к тебе обращаюсь!

— Извини, я не слышала.

— Надо слышать. Я говорю: займешься своим форменным платьем и фартуком. Выгладишь все…