Аркадий Львов - Двор. Книга 2

Полина Исаевна упрекала мужа, что он напрасно не остановил дворничку: Чеперухи никому не причинили вреда и делали не по злой воле, а по необходимости. Иона Овсеич просил жену, пусть спокойно лежит себе и не вмешивается, ибо останавливать человека, когда он выполняет свой прямой долг, — это самое большое преступление.

Старый Чеперуха предлагал, чтобы справили новоселье, как водится у людей. Завтра он поедет на Пересыпь — возле Балтского шляха, у него есть один знакомый, который даст такой первач, что лучше всякой виски.

Обе женщины поддержали Иону, а Зиновий был решительно против: люди ходят голодные, нервные, а тут устраивают вечеринки.

— Голодные, холодные, нервные! — Иона замахал руками. — Ты еще скажи, что умирают прямо на ходу и по улицам валяются трупы. А двадцать первый год! А тридцать третий год! Тогда действительно пухли от голода. И ничего, слава богу, выжили.

Новоселье справили под Новый год по-старому — тринадцатого января. Адя Лапидис играл на аккордеоне, Степа с Ионой танцевали вприсядку. Товарищ Дегтярь зашел на пять минут, Полина Исаевна оставалась дома одна, выпил с хозяевами стопку, взял у бабушки Оли косынку, поднял у себя над головой и прошелся два раза по кругу.

Люди хлопали, кричали «бис!», Клава Ивановна вытирала пальцами слезы и повторяла: «Боже мой, опять как будто до войны».

Тося Хомицкая обняла Зиновия, который был с ее Колей первый друг, тоже всплакнула и бросила тарелку на пол, чтобы в доме не переводилось добро и счастье. Тарелка не разбилась, пришлось бросать вторично.

Иосиф Котляр с Аней немножко опоздали, но тут же искупили свою вину: они принесли детскую коляску на двойню. Коляска была такая широкая, что застревала в дверях и пришлось открыть окно.

— Котляр, — похвалил Иона Овсеич, — ты делаешь подарки, как уральский купец Демидов, который имел собственную чеканку монеты и заставлял краснеть, словно нищенку, саму царицу Екатерину Вторую!

За столом Иона Овсеич сказал Иосифу Котляру еще несколько приятных слов, в этот раз насчет его отношения к Аде: за короткий срок мальчику купили пианино, аккордеон, письменный стол с двумя тумбами и надели габардиновый костюм, такую заботу, даже со стороны родной мамы и родного папы, не каждый день увидишь.

Иосиф тяжело вздохнул:

— Дегтярь, я потерял два сына, что мне еще осталось на этом свете. Но я понял твой намек: ты хочешь знать, откуда у Котляра деньги, чтобы делать такие подарки? По-моему, ты сам хорошо знаешь: кроме завода «Большевик», где я сижу на штампе, еще одну смену я имею дома на сапожной лапе и дратве.

— Иосиф, — Дегтярь немножко наклонился, чтобы не было чересчур громко, — люди во дворе говорят, что тебя видели на барахолке с новыми полуботинками в руках, фасон и работа фабричные. Скажи мне по совести, как обувщик обувщику, где можно достать сейчас сортовой материал, особенно кожу и хром?

— Дегтярь, — обиделся Иосиф, — получается, ты мне мало веришь: я тебе говорю и доказываю, что делаю мелкий ремонт, а ты мне на это отвечаешь, что Котляра видели с модельными полуботинками в руках на барахолке.

— Я тебе ничего не отвечаю, — сказал Иона Овсеич, — я только повторяю, что говорят про тебя люди.

— Говорят! — рассердился Иосиф. — Говорят, что в Москве кур доят, а на Привозе днем с огнем надо искать литр молока.

Иона Овсеич выпрямился, посмотрел нехорошими глазами, встал из-за стола, Иосиф пытался удержать его, получилось вроде разговор не закончен, но Иона Овсеич сделал общее до свиданья и объяснил, что торопится к больной жене, которая и так целый день одна в квартире.

Гости посидели еще час-полтора, потом разошлись. Тося Хомицкая выпила лишнее, причем совсем без закуски, и доказывала на лестнице своему Степану, что голод повторяется через каждые тринадцать лет: восьмой год, двадцать первый, тридцать третий, теперь опять. Степа тоже выпил лишнее, но сохранил полную ясность в голове и приводил другие расчеты: последний голод при Николае был в девятьсот двенадцатом году, значит, до двадцать первого — девять лет, а от двадцать первого до тридцать третьего — двенадцать лет, откуда же берется тринадцать?

Тося, хотя кивала головой, пока Степа считал вслух, опять повторила свое: через тринадцать лет, тридцать три плюс тринадцать получается как раз сорок шесть.

— Не каркай, — остановил Степа, — а то накаркаешь. Потом, ни к селу ни к городу, Степан вдруг вспомнил про шуры-муры, которые Тося вела с Котляром, и сильно ударил. Тося заплакала и сказала, что все брехня, ничего не было, Степа еще раз ударил и пошел вперед открывать двери.

Дома, когда легли в постель, Тося жалобным голосом позвала маленькую Лизу Граник, которая теперь в деревне, а папа неизвестно, на каком свете, помолчала немного, опять взялась за свои тринадцать и напророчила беду Чеперухам: новоселье справляли тринадцатого, и тарелка с первого раза не разбилась.

— Дура, — сказал Степан, — пооткрывала все краны. Самое удивительное, что на другой день у Ионы Чеперухи в самом деле случилась неприятность: когда он подымался со своим Мальчиком по Херсонскому спуску вверх от Пересыпи, у встречной трехтонки вдруг лопнул скат, жеребец испугался, рванул в сторону, и бочка с творогом, которую везли для больных в терапевтическую клинику, упала с подводы на мостовую. Больше половины высыпалось, притом в очень неудачном месте, где поверх снега лежал конский навоз. Иона собрал, сколько мог, прохожие немного подсобили, а остальное, которое не годилось для больницы, собрали сами и очистили. Кто имел при себе газету или другую бумагу, делал кулек и насыпал, сколько помещалось, а кто не имел, набирал побольше в жменю и съедал на месте.

Двое очевидцев, которые присутствовали от начала до конца, сели на подводу и поехали в качестве свидетелей. По дороге Иона разрешил каждому взять еще по одной жмене творога, тем более, что сверху был не совсем чистый.

Несмотря на свидетелей, в больнице Иона получил хороший нагоняй, грозили уволить с работы, а про Мальчика, который родился в Одессе и всю жизнь провел среди машин, никто не поверил, что он сам шарахнулся в сторону просто от страха, как изображает его хозяин.

Начальство приказало составить акт, ездового Чеперуху обязали возместить убыток и назначили комиссию, чтобы проверить, в каких условиях содержится Мальчик, правильно ли подкован и получает ли весь корм, который на него выписывается.

Когда завхоз и ассистент с кафедры патанатомии осматривали Мальчика, Иона так сильно разволновался от обиды, что чуть не ударил ассистента и сам захотел уйти от этих глупых людей, этих профанов, которые ничего на свете не понимают, а умеют только резать покойников и ставить диагноз после смерти.