Аркадий Львов - Двор. Книга 2

Товарищ Дегтярь молчал и наблюдал, вроде посторонний. Катерина несколько раз обращалась за поддержкой, называла себя дурой, зря пожалела в свое время Ефима и отдала полкомнаты, а товарищ Дегтярь сидел немой, глухой, и за всех отвечала одна Орлова. Наступил момент, когда Катерина больше не в силах была выдержать и грубо спросила, кто хозяин в этом доме.

— Кто хозяин? — наконец заговорил Иона Овсеич. — Я тебе отвечу: правда — хозяин. Справедливость. Но сейчас у меня впечатление, что налетела стая шакалов и рвут на куски добычу.

Катерина почувствовала, как ударила в голову кровь, сами собою сжались кулаки, раздался какой-то дикий вой. Ляля испуганно ахнула, Иона Овсеич машинально заслонился рукой, но тут неожиданно вскочила Тося, и все пошло обратным ходом.

— Кто тебя сюда звал? — закричала Тося. — Кому ты здесь нужна? Вертайся в свою Сибирь и живи со своими медведями! А комнату получишь вот: своими губами — свой затылок.

Тося хлопнула себя ладонью по темени, сказала неприличное слово и добавила: а за Ефима, сколько издевалась над ним и донимала, — за это будет особый паек.

— Господи! — схватилась за голову Катерина. — Что за люди: ни стыда, ни совести. Я человеку сделала добро, одна, весь двор отвернулся, а теперь меня такими словами!

У Катерины выступили слезы, видно было, что действительно сильно переживает, Тося после своей вспышки вдруг сникла, вся сморщилась, как будто постарела на десять лет, Ляля опустила голову и не решалась поднять, а товарищ Дегтярь посматривал то на одну, то на другую, стараясь поймать взгляд.

— Молчим, — громко произнес он, — и боимся посмотреть в глаза. А я не поленюсь и поднесу каждой зеркало, чтобы увидели свое настоящее лицо.

Катерина встала, пошла к дверям, обернулась, глянула на товарища Дегтяря, на женщин, потом опять на товарища Дегтяря и помахала кулаком:

— Я подыму на ноги всю вашу Одессу, я раскрою все ваши подлые гешефты. Мне чужого не надо, но своего не отдам.

— Сплетница! — крикнула вдогонку Ляля. — Она думает, ей даром пройдет.

Товарищ Дегтярь велел успокоиться, сообщил, что у него еще на целый вечер работы, и просил заглянуть через пару дней: насчет комнаты он поговорит в Сталинском райисполкоме. Будем надеяться на хорошее.

Женщины вышли вдвоем, минут через пять Ляля вернулась. Иона Овсеич остановился на пороге, гостья немного смутилась, но тут же объяснила: она так возмущена поведением Катерины, что не может найти себе места.

— Я вижу, — сказал Иона Овсеич. — Но хвастать здесь нечем, скорее, наоборот.

Ляля всплеснула руками: надо быть из чистого золота, чтобы после всего еще призывать других к спокойствию!

— Короче, — перебил Иона Овсеич, — ты пришла с конкретным предложением или просто выговорить душу?

Первое впечатление было, что вопрос застиг Лялю врасплох, она даже приоткрыла рот и на секунду застыла, но тут же ответила, да, с конкретным предложением: надо отдать Катерину под суд за клевету и сплетни.

Иона Овсеич попросил Лялю зайти в комнату, оба присели на кушетку, за окном потихоньку кружил снег, и задумчиво произнес: иногда прямо поражает, как простые люди скоры на расправу. Откуда это? Откуда такая нетерпимость?

Ляля опять всплеснула руками: нетерпимость! Господи, человека ни за что ни про что оскорбили, оклеветали, а он еще берет под защиту!

— Дорогая моя Орлова, — горько усмехнулся Иона Овсеич, — если бы товарищ Дегтярь руководился чувством личной обиды или мести, за тридцать лет надо было бы отдать под суд полдвора, включая сюда и Орлову.

Ляля глубоко вздохнула: да, это действительно так.

— А между тем, — хлопнул в ладоши Иона Овсеич, — Дегтярь с Орловой сидят рядышком на одной кушетке и воркуют, как голуби.

У Ляли немного затуманились глаза, веки отяжелели, как будто клонит ко сну, Иона Овсеич положил свою руку гостье на колено, казалось, совсем голое, такой тонкий чулок, слегка потер, похлопал и сказал:

— Надо воспитывать, а не карать. Орлова не Лапидис, Катерина Чеперуха не Котляр и даже не покойный Граник.

Насколько товарищ Дегтярь был прав, подтвердилось уже на следующий день. Катерина постучалась в дверь, Иона Овсеич с трудом уговорил ее переступить через порог, она все время прижимала руки к груди и безостановочно просила, чтобы ее извинили, называла себя дурой, хамкой и всякими другими словами. В конце концов Иона Овсеич должен был повысить голос и потребовал от нее уважения к самой себе, ибо складывалась слишком неприглядная картина: с одной стороны, хамство, с другой — угодливость и пресмыкательство.

Постепенно Катерина успокоилась, сказала про своего Зиновия, что от него в доме проку, как от козла молока, приходится самой везде хлопотать и, в заключение, просила Иону Овсеича, как родного отца, заступиться за правду.

— Иными словами, — уточнил товарищ Дегтярь, — за то, что тебе в данном случае выгодно.

Катерина опять взялась повторять, как было дело, когда Ефим вернулся из заключения в Одессу, а Бирюки занимали его квартиру, но товарищ Дегтярь перебил и напомнил всю правду: он один был тогда категорически против прописки Граника, зато сердобольная Малая и добряки Чепрухи захотели выглядеть хорошими, при этом пошли даже на прямой обман, а теперь получается по присловью: як тревога, так до бога!

Гостья понурилась, возразить было невозможно, хозяин барабанил пальцами по столу, встал, прошелся по комнате, постоял у окна, мороз разрисовал стекло длинными, как у пальмы в Аркадии, листьями, и вдруг спросил:

— А как бы ты повела себя, если бы не было на свете Дегтяря?

Катерина немного растерялась, но подумала и сказала: такие люди, как Иона Овсеич, должны жить по сто лет.

— Нет, — стоял на своем хозяин, — а все-таки: как бы ты поступила, если бы не было на свете товарища Дегтяря? Или, допустим, не стало.

Катерина опустила глаза, на лбу собрались морщины, Иона Овсеич просил не торопиться, а продумать как следует.

Прошла минута, другая, Катерина развела руками и со всей искренностью призналась: нет, она не может представить себе, чтобы товарища Дегтяря не стало.

Иона Овсеич покачал головой, глаза смотрели с укором, в голосе звучали нотки осуждения, но вместе с тем была и заметная теплота:

— Катерина, ты бросаешься из одной крайности в другую, не всякий способен понять, как ваш постылый Дегтярь.

— Ах, — схватилась за голову Катерина, — как я могла такое наговорить вам тогда! Никогда не прощу себе.

— Ладно, — Иона Овсеич положил руку на плечо, — что было, то сплыло. Загляни через пару деньков: насчет комнаты я поговорю в райисполкоме. Посмотрим.

— Вы обещаете! — невольно воскликнула Катерина. — Я верю.

— Посмотрим, — повторил Иона Овсеич. — А своему свекру немного укороти язычок, а то теряет иногда меру.