Аркадий Львов - Двор. Книга 2

Неизвестно откуда, но спустя день многие во дворе уже знали, что товарищ Дегтярь целиком на стороне Чеперухи, а Катерина накануне просидела у него весь вечер.

Немедленно примчались Тося, Ляля, потом сама Клава Ивановна, и у всех на устах был один вопрос: правду или неправду говорят во дворе? Тосе и Ляле товарищ Дегтярь дал хороший нагоняй за то, что своей реакцией, по сути, поддерживают сплетни и слухи, а Малой ответил вопросом на вопрос:

— Малая, где сейчас находятся ключи от комнаты: у тебя или у Чеперухи?

Все ушли как будто успокоенные, хозяин собрался, наконец, заняться своими делами, пробило уже одиннадцать, но тут постучался майор Бирюк:

— Здравствуй, Иона Овсеич. Не поздно?

— Здравствуй, Андрей Петрович, — радушно откликнулся хозяин. — Заходи, заходи. Как живешь-можешь?

Майор был в гражданской одежде, на лацкане пиджака, слева, Золотая Звезда, под ней в три ряда колодки, Иона Овсеич присмотрелся, пересчитал — кажется, одиннадцать — и покачал головой: еще одна, была бы ровно дюжина, здесь явная недоработка. Майор засмеялся, показал пальцем на Звездочку, эмблемы для замены не имеет, Иона Овсеич поднял руки и сказал: сдаюсь.

Хотя гость решительно отказывался, хозяин включил электрочайник, поставил на стол графин перцовки, достал из шифоньера вязку вяленых бычков, две головки лука, сливочное масло, как назло, сегодня, утром доел, зато ждала поллитровая бутылка подсолнечного, с душистым ароматом, как на маслобойне.

— Ну, — оживился майор, вынул из кармана палочку сырокопченой колбасы, флакон ягдшнапса, емкость ноль четыре десятых литра, немецкая тара, — раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!

Иона Овсеич потянулся к графину, но майор остановил, взял флакон, отвинтил колпачок, налил каждому по стопке и произнес:

— Фриден унд фройндшафт, как любят говорить сегодня немцы.

— За мир и дружбу, — перевел хозяин, отпил на четверть и прикрыл свою стопку ладонью.

— Овсеич, — погрозил пальцем гость, — ты хитер. Хитер. Чайник весело засвистел, Иона Овсеич засыпал пять ложечек чаю, пусть хорошо настоится. Андрей Петрович налил себе повторно, хозяину добавил до краев, и предупредил, что больше не позволит увиливать: пришлось опорожнить до дна. Поначалу закусили луком и бычками, хлеб макали в подсолнечное масло, майор похвалил, сказал, что это вкуснее всякой черной икры, затем нарезал колбасы, для хозяина ломтиками, себе оставил в куске, сделал третий заход, однако в этот раз согласился признать демократию: пусть каждый решает, как подсказывает совесть.

За чаем разговорились про Германию, майор отзывался о немцах по-разному, надо еще долго перевоспитывать, но насчет Ульбрихта прямо заявил, что это второй Тельман и недаром в Западной Германии так боятся. Материально обеспечены хорошо, живут лучше, чем у нас, умеют беречь копейку; а вот чтобы угостить человека, просто, по-нашему, — этого днем с огнем не найдешь.

Андрей Петрович засмеялся, безнадежно махнул рукой, Иона Овсеич откупорил перцовку, налил гостю в стакан, себе — полстопки, и провозгласил:

— За наше русское гостеприимство!

Перцовочка майору понравилась, люкс-прима, от бычков на пальцах оставался тонкий слой жира, майор принюхался, сладко зажмурил глаза и сказал: вот это стол — так бы семь раз в неделю, а с понедельника опять!

— Петрович, — шутливо погрозил пальцем товарищ Дегтярь, — ты, как я погляжу, научился хорошо делать книксены.

Гость не ответил, на секунду задумался, по глазам было видно, о чем-то постороннем, и, безо всякой связи, вдруг спросил насчет квартиры покойного Граника: что там за кандибобер получается? Есть родная дочь, прямая наследница, все по закону, а во дворе бабы языки чешут: то да се.

— Андрей Петрович, — поинтересовался в ответ хозяин, — ты на сколько приехал?

Майор укоризненно покачал головой: вот она, гражданка — человеку задаешь вопрос, а он тебе поперек — свой.

Товарищ Дегтярь отхлебнул чаю, взял кусочек хлеба, обмакнул в соль, немного пожевал, еще раз отхлебнул и сказал:

— Андрей Петрович, ты полагаешь, тебе оттуда, из Германии, лучше видно, какой у нас кондибобер получается?

Майор нахмурился, сказал, нечего на слове ловить, а насчет комнаты для круглой сироты он сам, если надо, нажмет на рычаги.

— Нажмешь? — удивился Иона Овсеич. — А по-моему, ты уже нажал: пришел к Дегтярю и прямо диктуешь ему, поверни здесь, поверни там. Правда, для начала проконсультировался с бабами во дворе.

— Ну, Овсеич, — майор расстегнул ворот, немного ослабил галстук, — ты, как говорит наш генерал Капуста, гений слова: из говна пули льешь.

Товарищ Дегтярь наклонил голову, заметно вздулись вены, с натугой прокашлялся и сказал:

— Не понял.

Андрей Петрович откинул руки на спинку стула, сам подался вперед, маленькие зеленые глаза, ни дать ни взять заправский лесовик, глядели в упор, было впечатление, что вот-вот начнут сверлить. Ионе Овсеичу хотелось немного переменить позу, но гость неожиданно засмеялся, освободил правую руку и дружески хлопнул по столу:

— Ладно, Овсеич, не тот азимут взяли.

Товарищ Дегтярь потер пальцами грудь, улыбнулся, в глазах держалась небольшая грустинка, и приветливо сказал:

— Ты прав, Андрей Петрович, а то у нас с тобой получается: ели — потели, работали — мерзли.

Гостю присловье понравилось, сказал, надо будет взять на вооружение, а по поводу комнаты покойного Граника договорились так: если майор Бирюк понадобится, адрес известен, прием круглосуточно. Отпуск кончается в марте.

Дома у майора получился неприятный разговор с женой: Марина, по своей манере, в глаза назвала тюфяком и сказала, чем так идти, лучше бы сидел на месте. Андрей Петрович возражал и доказывал, что Иона Овсеич — дельный мужик, нашли общий язык по всем пунктам, однако в душе, поглубже, не обманывал себя: действительно, Дегтярь открыто дал ему понять — приехал, мол, солдат на побывку, а он похорохорился, поерепенился, и проглотил.

Марина никак не могла утихомириться, от собственных слов еще больше распалилась, Андрей Петрович тоже разозлился и крикнул в сердцах: совесть заедает, что заняла квартиру Граников, а не надо было занимать!

— Квартира! — всплеснула руками Марина. — Это квартира? Твой Курт Аусдорф, несчастный механик, судак мороженый, пошел бы жить в такую квартиру?

Андрей Петрович возмутился: при чем здесь Курт Аусдорф!

— А при том, — окончательно потеряла контроль над собой Марина, — что майор, Золотая Звезда, а семья ютится, как жалкие квартиранты, и старухе матери негде голову приклонить!

— Послушай, — сказал Андрей Петрович, — про нас не было разговора, я насчет Лизочки ходил.

— Господи, — развела руками Марина, — как он ничего не понимает. Ну, ходил, ходил, за нас, за вас, за Ивана, за Степана — а толку что!