Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.

- А может, нам переждать, пока стемнеет? - предложил Емельян. - Что ж мы, вот так и войдем в деревню засветло? Зачем обращать на себя внимание? К чему это?

- Надо войти в деревню незамеченными, - согласился Иван. - Ваша изба крайняя. Зайдем к вам, пригласим наших.

Емельян не знал, где теперь их изба: он еще не видел новых Микитовичей, созданных из разбросанных хуторов. Когда четыре года назад уходил в военное училище зеленым подростком, все было по-другому - они жили на хуторе. Теперь же - Емельян с волнением увидал - там, где был их хутор, маячили всего лишь две древние березы, три старые липы и пикообразная, ободранная, не очень нарядная ель. А где же яблоневые сады, где вишни и сливы, где тучные кусты сирени и черемухи?

Сердце заколотилось, к лицу прилила кровь. Захотелось стать птицей-невидимкой, чтобы в несколько минут преодолеть эти три километра и оказаться дома, у матери. У матери… А жива ли она?..

Это же волновало и Титова: живы ли отец и сестра? Он успокаивал себя вслух:

- Похоже, что деревня наша уцелела.

- Как ты думаешь, узнают нас, если случайно кто встретится? - спросил Емельян.

- Тебя нет, меня могут.

- Тогда лучше темноты подождать, - обеспокоенно посоветовал Федин.

Стемнеет не раньше чем через два часа. О, эти два часа, похожие на вечность. Они длиннее двух лет, проведенных в стенах военного училища и последующих двух лет стремительной и беспокойной пограничной службы. Четыре года изо дня в день рвалось и тянулось сердце сюда, в родные края, которые снились тревожными ночами и грезились наяву.

Юность восторженна, нежна и сентиментальна. Впечатления юности глубже западают в сердце и потому сохраняются на всю жизнь. Первые золотистые одуванчики на весеннем лугу, первая трель жаворонка в бездне неба, свист скворца под окном запомнились Емельяну в радостных, не смываемых временем и не тускнеющих картинах, а вот черствый хлеб наполовину с мякиной, которого не хватало до нового урожая, и печальный вопрос голодного ребенка: "Мама, а из земли можно спечь лепешки?" - не зацепились в памяти сердца.

Травянистая, с глубокой колеей и выбоинами, вихлястая дорога угрюмо и одиноко ползла вдоль речушки: должно быть, давно по ней не ездили - свежих следов не увидел наметанный глаз следопытов-пограничников. По обоим берегам речки росли старые вербы, ольха, реже береза. Здесь, у реки, и решили они дождаться сумерек. Глебов и Федин сели у самой воды на дернистой кромке, где терпко пахло тмином и калганом; Титов стоял, прислонясь к толстой пустотелой вербе, наклонившейся над водой, и смотрел за речку, на тихо догорающий закат. Вечер шел неторопливо, осторожно и как-то нерешительно, точно присматривался к синеющим дымкам лесов, почерневшим в мохнатых кустарниках логам, к растерянным полям, не ведавшим, уберут с них урожай нынешним летом или все прахом падет на корню.

- Как тоскливо кругом! - вполголоса произнес Иван, послушав предвечернюю тишину. - Вы обратили внимание: ни одной живой души.

Ему не ответили. В такие минуты хочется молчать, чтобы ненужными или малозначащими словами не оборвать нить беспокойных глубоких дум, не сбиться с волны, на которую настроены мозг и сердце.

Конечно, душевное состояние Федина отличалось от состояния и настроения его спутников. Для Глебова и Титова здесь были, прежде всего, родные места, с детства знакомые и милые сердцу тропинки. И здесь их разум уступал место чувствам, шатался под напором их необузданных горячих волн, отходил на второй план. Оба были поглощены одним - предстоящей встречей с родными и близкими им людьми. Это была цель, важнее и выше которой для них теперь ничего не существовало, по крайней мере здесь, именно сейчас. И казалось, нет такой силы, которая помешала бы Емельяну встретиться с матерью, а Ивану - повидать отца и сестру.

Другое дело Федин. Для него здесь была земля, оккупированная фашистами, он находился в тылу врага и должен был вести себя и действовать так, как велел ему здравый смысл.

Чувства беспечны, у них всегда открыты фланги. Разум - расчетлив и осторожен, в нем больше хладнокровия и выдержки. Разум подсказывал Федину о необходимости маскировки, мер предосторожности.

- Пускай сел бы к нам старший лейтенант. Там его могут увидеть, - шепотом подсказал Федин Глебову, кивнув на Титова.

В его голосе Емельяну послышалась тревога. Глебов молча посмотрел на Ивана и увидел, что тот достал папиросу и собирается закуривать. Глебов не курил и потому не мог оценить прелесть папироски, когда ты весь - сплошное волнение. Позвал вполголоса:

- Ваня, на минутку.

Подошел Титов с зажатой в зубах еще не зажженной папиросой, опустился рядом. Глебов взял из его рук приготовленные спички, сказал мягко:

- Потерпи. У кустов есть глаза и уши - так у нас на границе говорят. Давайте лучше договоримся, как будем вести себя.

- То есть? - переспросил Титов, не вынимая изо рта папиросы.

- При встрече с немцами ты не говоришь, ты - контуженный и потерявший дар речи. На нас напали партизаны. Машину сожгли. Федин - наш шофер. Идет? - Титов кивнул, и Емельян продолжал: - При встрече с нашими ты опять-таки молчишь. Говорю я. По-немецки говорю. Федин наш переводчик. Согласен?

Иван неторопливо спрятал папиросу в портсигар и вместо ответа сказал:

- Вот никогда не думал, что враг дойдет до моей деревни и я буду партизанить в родных местах. Читал книги о партизанах-подпольщиках и завидовал им.

От этих слов на Глебова снова потоком хлынули воспоминания детства, потянуло туда, где когда-то стоял их дом, и он не утерпел:

- Может, пора? Пойдем потихоньку.

- Рано, товарищ лейтенант, - предупредил Федин. - Еще полчасика.

Эти полчаса прошли в молчаливом ожидании. Наблюдали, как сгущаются сумерки. Над головой в темных ветках меркли и гасли алые просветы неба, сливались с листвой. На юге зажглась первая звезда. Какая-то рыба звонко ударила поводе. От речки дохнуло свежестью и застоявшейся тиной. Иван снова достал папиросу, помял ее в пальцах и спрятал. Емельян оперся ладонями на землю и, запрокинув голову, смотрел на единственную звезду. Он сказал себе: как только проклюнет небо еще одна звезда, они пойдут. Руки ощутили влагу, - значит, будет росная ночь. Подумалось: в такую пору по дворам доят коров, а лошадей ведут в ночное. Может, чуточку пораньше. Но почему они не видели скотины? Никаких признаков. Хоть бы блудливая нетель где-нибудь промычала.

- Как в книгах… - тихо повторил уже однажды сказанное Титов.

- Что? - еще тише спросил Глебов.

- Идем в родной дом, как воры. Никогда не думал, что может вот так получиться.

- Волнуешься? Думаешь, в деревне немцы?

- Что немцы? Не видали, что ли? Не в них деле.

- А в чем? - Глебов встал.