Журнал Юность - Журнал `Юность`, 1973-3

— Это солдат, которого с пожара привезли?..

— Да! Да!

— Состояние тяжёлое… Вот военные врачи приедут, решим, можно ли его транспортировать…

— Может быть, кровь нужна? — с надеждой спросил Сметанин.

— А у вас какая группа?

— Четвёртая…

— Не годится… Да вы бы пошли умылись, что ли, как из преисподней… тоже с пожара?..

— Почти, — сказал Сергей.

Он зашел на задний двор, плотно поросший пахучей ромашкой, и лёг на влажную землю.

«Зачем люди умирают насовсем… Почему не остается малая частица их, которая могла хотя бы прощать… Нет, нет! Ничего мне не надо: ни прощения его… ничего… Только бы он был жив… только бы жил!..»

Полковой оркестр разучивал польку на о открытой эстраде. Между рядами длинных скамеек расхаживал, заложив руки за спину, нагнув голову к земле, молоденький лейтенант — дирижер. Время от времени он останавливался, поднимал взгляд и кричал:

— Миленький! Миленький! Заврался!

Оркестр прекращал играть. Становился слышен шум сосняка, качаемого ветром.

Сергею Сметанину уже давно было пора идти на чистку оружия, но он сидел все на задней скамье и смотрел на дирижера.

— Здравствуйте, Сметанин, — услышал он и обернулся.

— Здравствуйте, Нина Васильевна.

— Я смотрю, вы сидите…

— Слушаю вот…

— День сегодня жаркий… Я к соседке зашла, у нее мальчику два года… Она его спрашивает: «Ты мне кто?» «Сынок», — отвечает он. «А ещё кто?» «Солнышко», — говорит он важно. «Ну, а ещё кто?»

«Счастье», — и губы дует… Не понимает, что и впразду — счастье…

— Вы не знаете, как там Золотов? — спросил Сергей.

— Он в окружном госпитале…

— Я знаю… Но как он?

— Пока неизвестно… Марат вчера уехал туда…

— Да…

Сергей не мог думать каждую минуту дня о Золотове — этого не позволяла размеренная солдатская жизнь, но чувство тяжести он ощущал постоянно. Словно мгновение, отделившее легкость, с которой он возвращался на рассвете в Елохово, от той минуты, когда он подумал, что Андрей может умереть, стало границей между тем, кто он был, и тем, кто он есть. Ему уже казалось, что это был не случай, слепой и бессмысленный, а какой-то проступок, совершенный им в тот момент, когда он вырвал свою руку из руки Золотова и пошёл следом за Наташей. Сергею было даже странно, что никто ничего не подозревал. Когда его начинали расспрашивать о пожаре, он молчал.

Ощущение незримой связи между людьми поражало его. Это была не словесная, не письменная связь; её нельзя было выразить. Но мир оказывался так тесен, что люди в нем были словно сиамские близнецы, — поступок одного становился жизнью для другого, слабеющими кругами расходился по сердцам многих людей.

— Мне пора идти… У нас чистка оружия.

— До свидания, — сказала Ни. на Васильевна. — Мы, наверное, скоро уедем… Марат подал рапорт…

— До свидания. — Сметанин повернулся и под польку полкового оркестра пошёл к расположению.

«Пусть все уезжают… Пусть я буду служить ещё пять лет… только бы он был жив…»

Полк ещё не строился на вечернюю поверку; ещё смотрели в ротах телепередачу; ещё подшивали воротнички; ещё писали письма…

Позади белой мазанки штаба батальона горел костер. Ближе всех к огню полулежал Градов с гитарой, он пытался подобрать какой-то мотив.

— Расул, пойди ты теперь, попробуй вытащить Сергея из палатки, — сказал Ярцев.

— Да отстаньте вы от него! — Градов ласково положил ладонь на струны. — Сметанин, Сметанин, а он, может, переживает…

— Чего переживать, — сказал Андреев. — Ну, случилось… Дома он не поджигал; в огонь Золотов сам полез…

— Золотов не «полез», он ребенка спасал. — Расул веткой поворошил костер, полетели искры. — Разница…

— Важен результат; если бы я…

— Тебя на пожаре представить трудно, — перебил Андреева Ярцев.

— Я и сам себя на пожаре видеть не хочу… — Андреев зевнул. — Хорошо, что Золотову лицо не сильно опалило…

— Дурак, здесь о жизни речь…

— Да какая же это жизнь с обожжённым лицом… Настоящая жизнь — когда ты молодой, здоровый. Понял?..

— Понял. — Ярцев встал и пошёл от костра к палаткам.

По восьмигранникам серых бетонных плит о аэродрома, мокрых от росы, шли длинными цепочками к самолётам роты третьего батальона. Мерно позвякивали пряжки и карабины ещё расстегнутых ножных обхватов.

Поднимались в самолёты по приставным лестницам с гофрированной резиной на ступеньках.

Внутри самолёт был похож на сумрачный туннель…

Над облаками в иллюминаторы Сметанин видел нежно-голубое свечение неба и заклепки на плоскостях.

Утомленные перелетом, все дремали с кислородными масками на лицах.

Самолёт сделал резкий разворот и пошёл на снижение. Стало жарко.

Сметанин прыгал первым. Он встал перед загородкой, отделяющей люк. Створки люка начали со скрежетом и грохотом подниматься… Открылся синий провал, корабль всосал его холод.

Мишин был выпускающим первого потока; он посмотрел на Сметанина, рукой показал ему на табло в хвосте самолёта, где загорелся желтый транспарант «Приготовиться», и распахнул дверцу загородки.

Сметанин понимающе кивнул Мишину и сделал шаг к обрезу пола. Он стоял сжатый, сосредоточенный, покачиваясь в такт подрагиванию самолёта, и смотрел, как текут в проеме люка волокна тумана.

Где-то там, внизу, на огромной земле, лежал на больничной койке Золотов. Сергей на мгновение вспомнил его.

Мощно загудела сирена. Сметанин взглянул на искаженное криком «пошёл!» лицо Мишина, сделал твердый шаг, оттолкнулся и, теряя ощущение своего тела, полетел наискосок туманному горизонту.

Весь пол большого зала передо мной был завален детскими рисунками. Пол превратился в яркую, красочную мозаику. В сумрачном, неживом, нежилом зале вдруг стало весело.

Я сидел перед этой красочной феерией в задумчивости…

Странное это явление — детское творчество. Вдруг, почти ниоткуда, у совершенно профессионально «безграмотного» ребенка рождаются из-под кисти такие чудеса искусства, которыми мы, художники, не успеваем, не устаем восхищаться. И, что греха таить, завидуем.

Мы восхищаемся и колоритом, и композицией, и выдумкой, и свободой выражения — нам бы такую!

Ребенок играет. Рисунок на бумаге — закрепленная в материале игра… Игра — и вдруг искусство. Его исследуют художники, искусствоведы, психологи… Для чего оно? Что несет детям, человечеству?

Полная, заразительная вера в истинность изображаемого… И она заражает. Может, в этом секрет очарования искусства? Вообще и детского тоже? Вот взгляните, сколько азарта, веселья, движения в работе Саши Муханова из городской детской школы Воронежа («На катке»)! Какая наблюдательность, какие интересные типажи! А снежная феерия Саши Гусака («Праздник русской зимы»). Или поэтичный лист «На этюдах» юной художницы Оли Цивилёвой.