Савелий Леонов - Молодость

— Э, да мы, брат, уже встречались! — воскликнул Семенихин.

Степан тоже узнал командира и, пожимая руку, улыбался.

Они и не заметили, как Федор Огрехов, схватившись за голову, опрометью бросился вон.

Мнение Деникина о собственном превосходстве над генералами остальных белых фронтов оправдалось.

Все усилия Колчака прорваться к Самаре, овладеть левым берегом Волги оказались тщетными. Этот незадачливый адмирал явно не годился в верховные правители России. Движение правофланговой армии на Вятку для соединения с англичанами, захватившими советский Север, тоже было приостановлено красными войсками. Колчак топтался некоторое время на месте и вдруг покатился назад, преследуемый Чапаевым, оставил Бугуруслан, Белебей, Уфу.

И хотя двадцать шестого мая Антанта снова заверила Колчака, что считает его своим уполномоченным «по восстановлению порядка в России», что готова помочь ему «посылкой боевых припасов, продовольствия и снаряжения», это уже не могло поправить дело. Белые армии на востоке распадались под ударами красных частей.

Торопясь восполнить неудачу Колчака в общих расчетах комбинированного удара, Антанта двинула на Петроград войска Юденича, стоявшие в пятидесяти километрах от северной столицы. Английский шпион Поль Дьюкс связался с контрреволюционными элементами, подготовляя восстания на пути белого генерала. Это ему частично удалось: двенадцатого июня вспыхнул мятеж на форте Красная Горка, вскоре к изменникам присоединился форт Серая Лошадь.

Но красноармейцы и вооруженные рабочие Питера, при содействии кораблей Балтийского флота, остановили врага на подступах к северной столице. Они подавили мятежные очаги и начали общее наступление против Юденича, громя и оттесняя остатки его войск к рубежам Эстонии.

На фоне этих жестоких неудач белого движения Деникин был единственным генералом, который одерживал победу за победой. Его армии — Добровольческая, Донская и Кубанская — отрезали Юг России и, после кровопролитного сражения, взяли Донбасс, лишив Советскую республику хлеба и угля. А в первых числах июля кавказцы под командованием барона Врангеля захватили прославленный героическими боями Царицын.

В Царицыне — этом «красном Вердене» — и решил Деникин созвать военный совет, чтобы торжественно, громко, пышно ознаменовать новый, финальный, этап своего похода на Москву. В комфортабельном салон-вагоне специального поезда мчался он из Таганрога к берегам великой Волги.

К приезду главнокомандующего Царицын расцвел веселыми толпами празднично разодетой буржуазии. По улицам фланировали горделивые офицеры с дамами и сытые, преуспевающие спекулянты. Столичная знать, аристократы высшего света, прибывшие сюда на крышах вагонов и пешком, теперь щеголяли в цилиндрах и кружевах, беззаботно пересыпая французские слова с русской речью. Родовитые отцы и мамаши вывели затененных модными зонтиками перезрелых девиц.

Рабочий люд, что недавно гулко шагал по мостовым, торопясь к Сарепте, под Кривую Музгу и Поворино на помощь красноармейцам, сейчас не показывался.

На вокзале Деникин принял рапорт Врангеля и поздоровался, с почетным караулом. Затем, сидя в автомобиле, окруженный всадниками конвойной сотни, поплыл среди шумных волн экзальтированной публики, упиваясь победой и славой. Коренастый шатен пятидесяти четырех лет, с беспокойными карими честолюбивыми глазами, при больших седеющих усах и маленькой бородке, он скорее напоминал богатого помещика, одетого в генеральский мундир.

Справа и слева ликующим прибоем вздымалось многократное «ура». В машину летели пучки белоснежных лилий, алые розы. Повсюду мелькали шляпки, кокетливые улыбки, предупредительно шаркали ярко начищенные сапоги, звенели шпоры и парадные сабли. И хотя главнокомандующий примечал какую-то искусно скрытую немощность в чрезмерно накаленной толпе, в изящной нарочитости ее веселья и блеклых тонах вырождающейся красоты, ему было приятно и радостно до слез. Он то и дело поднимал руку к фуражке с белой кокардой и отдавал честь.

После грандиозного банкета, где рекой лилось шампанское, играла музыка и произносились тосты, Деникин поехал в штаб Кавказской армии. Там уже собрался весь генералитет. Высокий, сухой, постоянно суровый Врангель с немецкой педантичностью начал докладывать обстановку на фронте. По мере того как он переходил к ближайшим перспективам, главнокомандующий убеждался, что командармы уже провели совещание и договорились навязать ему свою волю.

— … Впредь до завершения операций войск генерала. Эрдели, — густым, ревущим басом читал по шпаргалке барон, — овладения Астраханью и нижним плёсом Волги, что дало бы возможность войти в реку нашей Каспийской флотилии, движение на север приостановить и закрепиться на участке Царицын — Екатеринослав, опираясь флангами на водные преграды, выделить часть сил для содействия астраханским войскам, а в дальнейшем, сосредоточив крупную конную массу из трех или четырех корпусов, действовать на кратчайшем к Москве направлении, нанося удары в тыл Красной Армии.

Деникин погладил свисающие усы, переглянулся с начальником штаба ставки генералом Романовским—быстроглазым, надменно-лукавым интриганом — и сказал Врангелю с подозрительной усмешкой: — Ну, конечно, первыми хотите попасть в Москву…

Он сказал это в легком, шутливом духе, но впечатление было такое, словно барону дали пощечину.

Врангель завидовал Деникину и претендовал на его место. Ему стоило невероятных усилий, тонкой лести, безмерных обещаний, чтобы склонить на свою сторону влиятельных генералов. Командарму Доброволии — девятипудовому гиганту в пенсне, храброму и вечно пьяному Май-Маевскому — он обещал пост военного и морского министра в случае занятия Москвы. Скрытного, внешне покладистого Сидорина—командарма Донской — прочил в начальники генштаба. Сам же якобы собирался удовольствоваться скромной должностью инспектора кавалерии.

Реплика Деникина обнажила тайный замысел соперника.

Сдерживая бешенство лишь привычкой к дисциплине, Врангель продолжал настаивать. Высокий и черный, с крестом английского короля на груди, только что полученным от британской миссии за Царицын, он считал себя героем дня и лучшим стратегом России.

— Я прошу, ваше превосходительство, подумать — сказал барон предостерегающе, резко опуская на стол сжатый кулак. — Я категорически возражаю против головокружительных темпов наступления! Надо прочно закрепить отбитую территорию и непременно соединиться с уральским фронтом Колчака! Вам известно, что в этом походе, где мы не имеем в резерве ни одного штыка, все поставлено на карту?