Савелий Леонов - Молодость

— Так! И что же ты, принял совет?

— Я сделал вид, будто не понял его, и говорю: «Почему вы, товарищ комбат, отращиваете животик? Ведь он военному человеку мешает!» Сморщился, покраснел от злости и отвечает вопросом на вопрос: «А каким же образом, товарищ комиссар, я от живота избавлюсь?» — «Самым обыкновенным образом, говорю, утром рассыпайте коробок спичек на пол и собирайте по одной, каждый раз сгибаясь и выпрямляясь… Настоящим строевиком будете!»

Все засмеялись.

— Эх, нашу бы силушку да в хорошие руки! — вздохнул Терехов.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Степан, внимательно следя за игрой мускулов на смуглом лице собеседника. — Насчет военспецов сомневаешься?

— Разное бывает. Ясно, и военспецы — важный оселок, на котором можно навести нам свою остроту, а можно и затупить совсем. М-да… Слыхал? Троцкий здесь на трех поездах раскатывается! В одном едет, остальные для безопасности персоны спереди и сзади, набитые телохранителями. Тут же находится трибунал, чтобы по малейшему поводу чинить суд и расправу. Это называется у Троцкого: поднимать дух армии!

— Такими средствами можно воевать только против своих,

— Именно! В прошлогодних боях с красновскими казаками отличался у нас на царицынском фронте комбриг Пшеничный. Парень из ростовских мастеровых — душа с товарищами и огонь в делах. Глядим, потянули к ответу. За что? А, видишь ли, Пшеничный совершил «чудовищное преступление»: лично участвуя в атаке на решающем участке, опоздал явиться к поезду Троцкого. Тот придрался, вызвал ответный гнев комбрига и тут же сдал героя в трибунал.

— И трибунал осудил?

— Да уж не оправдал! У Троцкого везде подручные сидят. Пшеничный-то держался до последней минуты молодцом. Рыл вместе с бойцами яму и шутя приговаривал: «Мне, ребята, большую не надо. Мой отец был малоземельным — на трех осьминниках крутился, а сам я вовсе пролетарий. К чему теперь жадничать?»— И все поглядывал с надеждой на дорогу. После работы сказал: «Покурим, друзья, еще солнце высоко, а за смертью бежать недалеко… Сейчас каждая затяжка стоит жизни: может, ЦИК успеет помилование прислать на мою телеграмму». — Долго курили… Бойцы жалели комбрига, но ничего поделать не могли. Когда солнце закатилось, Пшеничный встал, глянул на темнеющую дорогу и подошел к яме. «Что ж, братцы, говорит, похоже, не дошла моя правда до Кремля. Давай кончать, а то затомил я вас…»

— Ну? — спросил Степан примолкшего товарища.

— Вот тебе и «ну». Только кончили — верховой подскакал с пакетом: ЦИК отменил расстрел.

Николка слезливо захлопал глазами и отодвинул еду. Бледное лицо Степана выражало глубокое возмущение и тревогу за исход войны, за судьбу Отчизны.

— Да, — сказал он, вздохнув, — к белым сбежался весь генералитет, все большие и малые стратеги. Там нет недостатка в командном составе. У нас же, напротив, армия создается в ходе гражданской войны, и командиров мы выдвигаем из числа вчерашних рабочих и крестьян. Они учатся ратному делу не в академиях, а на поле боя. С трудом подобрали в Москве полковника царской службы Каменева на должность главнокомандующего. Вот почему на верху очутился этот выскочка Троцкий. Однако я уверен, что история исправит ошибку.

— А если твоя история, Степан Тимофеевич, замешкается? — спросил Терехов. — Если Деникин окажется у ворот Москвы?

— Не окажется! Сила народа — неисчислима! Партия Ленина выведет его к победе!

Собираясь уезжать, Степан подошел к Николке. В глазах старшего брата затеплилась светлая ласка. Он взял руку мальчишки и с чувством гордости пожал как равному.

— Напугал и обрадовал, говорю… Ну, служи, раз на то пошло! Только бежать надо не от белых, а за ними! Ясно?

Отвязав у крыльца лошадь, он зарысил на станцию.

А вскоре был получен приказ, и отряд Терехова выступил, чтобы вместе с другими частями Красной Армии преследовать Мамонтова.

Центральная черноземная полоса России переживала тревожные дни: в поездах и на базарах, в учреждениях и частных домах люди говорили о Мамонтове. Казацкие сабли и нагайки этого летучего генерала уже свистели где-то возле Тамбова.

Чтобы сбить с толку преследующие его красные войска, Мамонтов бросал в стороны от своих главных сил мелкие разъезды, создавая видимость необычайной широты и грандиозности затеянной авантюры. Он хорошо знал, что противник не имел на Юге резервов, что Троцкий саботировал указания Советского правительства о создании в прифронтовых городах укрепленных районов, и смелыми рывками продвигался вперед.

В сущности Мамонтов рассчитывал не столько на доблесть подчиненного ему корпуса, сколько на притаившуюся контрреволюцию, которая не замедлит оказать помощь донцам.

За первые семь дней лихой генерал проскочил двести километров, налетая тучами конницы на воронежские и тамбовские деревни.

Приближаясь к Тамбову, белые заняли станции Сашпур и Пушкари, перехватив железную дорогу на Москву. Мамонтов ощутил реальную возможность разгромить штаб Южного фронта и Реввоенсовет в Козлове, а потом кинуться к столице.

Но сначала надо было справиться с тамбовским гарнизоном. От быстроты и легкости этой победы зависел успех дальнейших действий.

Мамонтов вызвал к себе Ефима Бритяка, оставшегося при корпусе. Прохаживаясь возле письменного стола и позвякивая Георгиями, он смотрел на эсеровского посланца испытующим взглядом.

— Я решил дать вам поручение, господин унтер. Сегодня ночью пойдете в Тамбов.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — вытянулся Ефим.

— Передайте командиру четвертой отдельной стрелковой бригады Соколову это письмо, — Мамонтов протянул запечатанный конверт. — Оружие с вами?

— Так точно, ваше превосходительство. Маузер.

— Помните: счастливого удачника ждет щедрая награда.

До наступления темноты Ефим готовился в дорогу. Он понимал, что Мамонтов хочет испытать его в серьезном деле, и рад был случаю ускорить полет «донской стрелы». Зашил в подкладку кожаной тужурки письмо, напихал в карманы гранат.

«Вот и помирила нас война», — думал Ефим, вспоминая первую встречу с Мамонтовым.

Ночью в предместье Тамбова часовой заметил человека, пробиравшегося к центру города,

— Стой, кто идет?

На крик часового вышел из помещения другой красноармеец. Неизвестный остановился, молча озираясь вокруг.

— Пропуск!

Вместо ответа Ефим швырнул гранату. Прыгнул через забор и затерялся в беспокойном грохоте улиц, по которым двигались автомашины и конные повозки. Здесь уже началась эвакуация губернских учреждений.

«Ага, испугались казаков!» — злорадствовал Ефим.

В штабе четвертой отдельной стрелковой бригады, где сосредоточилась оперативная часть укрепленного района, бился живой пульс армейских будней. Звонили телефоны. Привозились донесения разведки.