Савелий Леонов - Молодость

— Ну, погрейтесь тут, чернопогонники. — Терехов вскинул на ремень винтовку и догнал Степана.

Задача была выполнена. Но люди ехали молча. Каждый новый взрыв на станции больно ударял в сердца…

Степан провожал безучастным взглядом темные увалы, не замечая усиливающегося дождя и слякоти. Он страдал больше всех.

— Плох твой конь, Степан Тимофеевич, — нарушил молчание Терехов, не спускавший глаз с комиссара. — Шатается, честное слово. А нам, если не ошибаюсь, теперь верст тридцать до линии фронта!

— Дойдет, — Степан нагнулся и погладил Кобчика по мокрой шее.

Кобчик повернул голову к хозяину и шумно вздохнул, будто говоря:

«Что ж? Брось меня, коли не гожусь в товарищи… Отслужил срок — ищи другого!»

На крутом спуске он оступился в канаву и упал. Степан успел выхватить ногу из стремени, спрыгнул на землю, помог коню подняться. Скакун дрожал, боясь переступить ногами. Теперь этот красавец походил на обыкновенную клячу и вызывал чувство жалости.

— Готов! — сказал Терехов, ожидавший этого каждую минуту, и подвинулся в седле. — Забирайся вот сюда, помаленьку доедем.

— Товарищ комиссар, садитесь на моего Громобоя, — предложил молодой разведчик. — Меня ребята меж седел на ремне увезут!

— Не надо! — Степан повел коня в поводу.

Ветер растолкал тучи, даль посветлела. Стали видны встречные деревья, овраги, пенящиеся дождевыми пузырями ручьи. В окрестных селениях наперебой горланили петухи. Приближалось утро.

Заметив справа лесной массив, Степан приказал сделать там привал. Надо было дать отдых людям и животным.

Шорохом могучих ветвей приветствовали вековые дубы усталых путников. Низко кланялись мокрыми вершинами стройные березы; мирно шелестел под кручей ивовый лозняк, вторя серебряному звону родника.

Кони потянулись к воде. Степан выпустил из рук повод и осмотрелся. Местность напоминала ему что-то близкое, родное… Он сделал шаг к деревянному срубу, из которого по замшелому желобку в корыто текла студеная струя, и вдруг узнал его… Мягкий колодец!

Он припал грудью к желобку и долго не отрывался от живительной влаги. Снова и снова наклонялся, освежая покрытое испариной лицо, и силы возвращались к нему. Затем вымыл руки, запачканные мазутом. Рядом блаженно урчал Терехов, ловя смеющимся ртом озорную капель.

— Полный круг дали, — сказал Степан поднимаясь.

— Какой круг? — не понял Терехов.

— Не видишь? В коммуну приехали! Здесь Гагаринская роща, там жердевские поля…

Терехов удивленно свистнул: — А я думал, мы к Дроскову подались! Разведчики, напившись сами и напоив коней, делали им разводку. Один из них прибежал за Кобчиком, который улегся возле корыта. В этот момент все услышали в глубине леса конское ржание.

— В ружье! — скомандовал Степан, отстегивая ремешок кобуры.

Ржание повторилось, и донесся топот копыт. Скоро к колодцу рысцой подлетел каурый жеребец с оборванным недоуздком, обнюхал кавалерийских лошадей и опустил морду к воде.

— Гольчик, Гольчик, — позвал Степан, подходя к жеребцу.

Каурый бросил пить, обнюхал Степана и радостно заржал.

— Неужели коммунарский? — догадался Терехов.

— От агронома Витковского наследство… Добрый конь, верховой!

— Но откуда он сейчас-то?

— Должно быть, с обозом беженцев в той деревне под обстрел попал и оторвался…

Терехов решительно снял седло с Кобчика и положил на спину каурого.

— В конечном счете, везет тебе, Степан Тимофеевич! — сказал он, повеселев. — Свежий конь — большая находка!

Всю ночь на станции горели составы, брошенные отступающей армией. Пламя пожара высоко вздымалось к небу, и Настя слышала отдаленный грохот рвущихся в огне снарядов.

Она стояла в лесу на пригорке и смотрела большими, печальными глазами вдаль. Ей казалось, что именно там, возле пылающей станции, прошел измученный боями Степан со своим полком. Вот он остановился, освещенный страшным заревом, и с болью глядит на гибнущие военные припасы, без которых невозможно одолеть врага…

Быстрая слеза скользнула по щеке Насти, тревожный холод проник в сердце. Запахнув на груди шубейку, Настя прислонилась к дереву, точно ища в нем поддержки. Сырой ветер, налетая, кружился и жутко завывал в оголенных вершинах осинника, берез и дубов, ронял сушняк на слежавшиеся от непогоды увядшие листья.

Настя не думала о собственной жизни, о предстоящей лесной страде. Мысли ее сейчас были мыслями народа, над которым нависла чудовищная угроза нового порабощения.

Позади зашуршали кусты. Тихонько откашливаясь, на пригорок взобрался Тимофей. Остановился рядом. Вздохнул.

— Плохи дела. Ушло войско. А тех еще нету, барчуков. Они, вишь ты, кругалем через Дросков махнули — на перехват! — И снова вздохнул. — Чья же тут власть?

— Наша, — ответила Настя не поворачиваясь.

Тимофей пожал плечами, не понимая того, что имеет в виду невестка. Переступил на месте больными ногами.

Он шел к ней и готовился вести совсем другой разговор.

— Вот что, дочка, — начал Тимофей, заглядывая Насте в лицо, — не иначе, как тебе отрядные дела в руки брать.

— Мне?

— А кому ж? Ты в городе бой вела, оружием с малолетства владеешь. Народ тебя знает. Потолковали мы сейчас между собой и решили: другого командира не искать. Соглашайся, доченька, не обижай людей отказом. А должность комиссара, то есть по партийной части, пускай останется за Гранкиным. Он малый дельный и честный, хоть и калека.

И, помолчав, добавил:

— Правда, маловато нас… Да ты не шути, во всяком деле нужен порядок.

— Я не шучу, — сказала Настя.

Над станцией вспыхнуло яркое пламя. Донесся гром последнего взрыва, и все потонуло в густой, непроглядной мгле.

Настя и Тимофей подошли к землянке. У входа сидели на старом пне Лукьян и Гранкин, тихо беседуя. Матрена и дядя Кондрат пронесли в новое жилище хвойные ветки для постелей.

— Значит, с новосельем нас, — сказал Гранкин, проходя вместе с Настей в землянку. Тусклый, мигающий свет «гасика» на столе бросал по мокрым бревенчатым стенам и накатнику расплывчатые тени. Из углов тянуло знобящей сыростью, было тихо и неуютно. Все молчалиг сгрудившись у двери.

Вдруг Настя подалась вперед, заговорила взволнованно:

— Для чего мы здесь? От белых прятаться? Мы не захотели бежать с родной земли… И теперь, когда враг обложил нас кругом, надо стать бойцами, искусными охотниками! Мы будем драться, как в августовские дни. К нам на помощь придут товарищи. Свяжемся с городом, достанем оружие… И превратим дороги, перелески в такие места, где каждого деникинца будет ждать пуля!

Она говорила с уверенностью человека, давно обдумавшего трудности предстоящих испытаний и смело идущего на них. Первоначальный замысел коммунаров — остаться в лесу для охраны своего имущества — Настя поднимала до героической борьбы народа против интервентов и белогвардейщины.