Савелий Леонов - Молодость

Впереди желтели неопавшей листвой кусты дубняка. За ними над выемкой кудрявился сизый дым бронепоезда. Там время от времени громыхали орудийные залпы…

«Успеть бы только, — Степан оглянулся на деревню: марковцы шли огородами, преодолевая глинистый косогор. — Скорей, скорей!»

Наклонившись к луке седла, Степан проскочил дубняк. И сразу осадил коня, пораженный видом жестокой битвы. За выемкой, прорезанной в травянистых буграх, где укрылся бронепоезд «Стенька Разин», полого спускалась к блестевшей на юго-западе реке Сосне дымящаяся равнина, усеянная десятками пулеметных запряжек, санитарных двуколок, разбитых пушек и зарядных ящиков. Среди грохота и трескотни сходились, опрокидывая друг друга, цепи корниловцев и советской пехоты. Это были в сущности даже не цепи, а жалкие обрывки уничтоженных частей и подразделений, лишенных общего руководства и действующих самостоятельно.

Казалось совершенно невозможным понять, кто, там овладел инициативой и кто терпит поражение. Но Степан облегченно вздохнул: враг не прорвался к железной дороге, ему не удалось сомкнуть стальные челюсти!

«Обоз… выручить обоз», — торопила беспокойная мысль, и Степан повернул коня к пыхтящему бронепоезду. По рельсам медленно двигались зеленые приземистые вагоны с артиллерийскими башнями и пулеметными амбразурами. Бесстрашному «Стеньке Разину» тоже досталось сегодня: рядом с многочисленными заклепками на его стальных боках пестрели сквозные пробоины.

Скрипнул люк. В овальном отверстии показался худой, закопченный, но улыбающийся Октябрев.

— Здорово, Жердев! — Он с удовольствием подставлял ветру разгоряченное лицо. — Ну, как себя пехота чувствует?

… Павел Михалыч… Наш обоз в деревне застрял, — Степан поднялся на стременах, не упуская из виду марковцев, и объяснил задачу.

Октябрев сразу уронил улыбку и стал серьезен.

— Есть, накрыть огоньком! — согласился он и, прильнув к стереотрубе, подал в башни команду: — По черно-погонной колонне… прицел… гранатой… один снаряд!

— Говоришь, выбрались из ковша? — крикнул Октябрев, опять появляясь в прорези люка.

Но Степана уже не было.

Вороной Кобчик нес Степана галопом по лощине, к деревне. Следом пылили конные разведчики во главе со своим командиром — плотным, чуть сутуловатым шахтером Чайко.

Позади тряхнуло воздух: «Стенька Разин» начал пристрелку из одного орудия. Снаряд, сделав недолет, поднял бурый столб рядом с марковским взводом… Второй грянул перед носом колонны, заставив ее развернуться. И сразу бронепоезд ударил залпом; в небе запели артиллерийские гранаты, и марковцы заметались в огне разрывов…

«Так их… Так, Павел Михалыч! Спасибо!» — Степан пришпоривал коня, не спуская взгляда е приближающейся деревни.

Бордово-синие тучи скрыли закатное солнце. Простудной сыростью тянуло от ручейков, мерцавших в порыжелой осоке. Ветер вздымал конские гривы, свистел и кружился по голым холмам, швыряя…звонкую, как чистое золото листву.

«Давай, Жердев! Давай! — мысленно поощрял Октябрев, не отрываясь от стереотрубы. Он выждал, когда Степан перемахнул с разведчиками на огороды, и прекратил огонь. — Лихо пошли… Молодцы! Кто это впереди, на сером скакуне! Ведь Жердев на вороном…»

Но это был Степан на сером от пены Кобчике. Он врезался в отбившуюся группу марковцев, размахивая клинком. Один из них, в белой фуражке и желтом френче с наплечными ремнями, крикнул:

— Господа офицеры, стреляйте!.. Стреляйте, черт возьми!

Степану показались знакомыми и вытянутое ужасом лицо, и пропитый голос кричавшего. Он рванул повод, вздыбил Кобчика и, хотя марковец успел выстрелить из пистолета, полоснул клинком по белой фуражке…

«Взвод… под командой капитана Парамонова», — вспомнил Степан слова раненого кадета.

Однако встреча с бывшим хозяином-шахтовладельцем, знаменитым прожигателем жизни, заняла у Степана не больше минуты. Комиссар швырнул гранату в разбегавшихся врагов и поскакал между избами на большак.

Разведчики догоняли и рубили чернопогонников. Особой лихостью отличался Чайко, работавший клинком сильно и метко, будто шахтерским обушком. Раненный штыком в правую руку, он не выпустил оружия, а только бросил поводья и, схватив эфес шашки левой рукой, продолжал еще яростнее сражаться.

— Обоз, рысью! — скомандовал Степан, вылетев на большак, и тотчас определил по заскрипевшим подводам, что имеет дело с обыкновенными беженцами. — … Живее, мужики, иначе вам не выбраться! Чьи будете?

— Чернавские, сынок… из Чернавы, — отозвался испуганный пальбой дед, семеня за телегой в распахнутом зипуне. — А есть которые из Жерновца… Здоровецкие то ж, муравские…

— Да ну? Эх, родные… Степан заволновался при упоминании знакомых деревень, таких неизъяснимо близких, кровно связанных с его молодостью. Он вдруг понял, что с первой минуты осуществления своего плана надеялся увидеть здесь именно этих людей — соседей Жердевки.

— Рысью, рысью! — кричал Степан, то пуская коня в темноту, то осаживая, чтобы хлестнуть плетью какую-нибудь упиравшуюся клячу.

— Степушка… дитенок мой!.. — неожиданно донесся откуда-то из надсадного скрежетанья обоза старушечий голос.

— Мама!

В темноте наступившей ночи сливались все предметы, мешались звуки, но сын и мать безошибочно узнали друг друга. Степан прыгнул с седла, кинулся к возу. Он обнимал детишек, дрожавших от страха и радости, целовал мокрое лицо Ильинишны, которая судорожно гладила волосы, шинель, боевое оружие сына.

— Горюшко-то какое… свиделись на смертной дорожке… А где Николка? Жив ли сердешный?…

Степан услышал почти рядом, за избами, выстрелы и начал подтягивать оборванную подпругу.

— Я ведь заезжал… Где отец? Настя где? — спрашивал он в свою очередь, не успев ответить матери.

На большак вынеслись разведчики Чайко. Уцелевшие марковцы, опомнившись, брали штурмом деревню. Уже сидя верхом, Степан снова крикнул:

— Где отец и Настя?

Но Ильинишна теперь была уже где-то в середине обоза, и голос ее безнадежно тонул в грохоте колес, рёве скота, человеческом гвалте.

За деревней вражеские пехотинцы отстали. Однако вед обозом начала рваться шрапнель… Белые вымещали свою злобу за дневные неудачи на мирных беженцах.

В красноармейской цепи на большаке Степана с нетерпением ждал Семенихин.

— Не ваши ли, комиссар? — спросил он, подъезжая к товарищу и чувствуя его необычайную взволнованность.

— Наши… мать с ребятишками, — Степан слез с седла и ощупал коня в том месте, где пулей пересекло подпругу.

— А жена тоже здесь?

— Не знаю. Отца и Настю не видел. Да разве в этой кутерьме чего разберешь? — воскликнул Степан.