Савелий Леонов - Молодость

Она ни о чем не спрашивала его, промывая и забинтовывая раны. Помогла переодеться.

Истерзанный физически и духовно, Огрехов свалился на пахучие ветки хвои и мгновенно заснул. Он спал долго, без сновидений. Впервые за время болезни не пылали раны, не изнывало сердце…

Проснулся ночью. Землянку освещал крошечный огонек, плавающий в чайном блюдечке с говяжьим жиром. Лесные жители сидели и лежали на постелях, беседуя между собой. У выходного отверстия покашливал Тимофей, выполнявший обязанности дневального. За дверью шумел ровно и упрямо неукротимый осенний дождь. Сменившийся из наряда Лукьян развешивал на протянутой у стены веревочке мокрый зипун и говорил:

— Скотина, брат, тоже понятие имеет… В запрошлый год ходил у Гагарина в стаде бык Варнак. Дойдет до Мягкого колодца — задрожит, как осиновый лист, и давай ворочать коров назад. «Экая притча, — говорю я барскому пастуху, — порченый, должно, Варнак-то!» — «Нет, — говорит, — не порченый, а ученый… Недавно подрался на водопое с другим быком, и тот его одолел. С той поры сам не подходит к этому месту и коров не пускает».

— Расскажи, Лукьян Кузьмич, про сомов… Помнишь, они коров в речке доили? — сказал из угла Гранкин.

— Сомы-то? — переспросил старик разуваясь. — Эх, милой! У сома больше ума, чем у иного человека! Бывало, дорвутся в припек коровы до воды, залезут в протоку по горло, а сомы — к вымени! Сосут молоко, то есть облегчают начисто…

— Постой, — перебила Настя, зашивая гимнастерку Огрехова. — Бык Варнак у тебя умен и честолюбив, а коровы — дуры. Хорошая корова никого не подпустит, кроме хозяйки.

— А дождешься хозяек-то? — невозмутимо ответствовал старый пастух. — Жара, слепни заели! Соображаешь? Коровы беспременно довольны были в тот час…

Люди засмеялись.

«А как же со мной? Что я тут должен делать?» — спрашивал себя Федор.

Утром Матрена опять принесла воды и, помогая Насте делать Огрехову перевязку, шутила:

— Ничего, до свадьбы раны твои заживут!

Настя качала головой.

— Тебя допрашивали, отец?

— Волчок… от самой Жердевки… бил, — не узнавая своего голоса, слабо, почти беззвучно промолвил Огрехов. — Все про Степана домогался… зачем, дескать, приезжал?

Настя застыла с бинтом в руке, глаза широко открылись.

— Что ты, отец, говоришь? Куда он приезжал?

— Ко мне… домой. Перед отступлением… Тебя искал, по детям кручинился… А вскорости за ним Терехов примчался.

Настя опустила голову.

«Был здесь, рядом, искал меня и не встретились… Неужели мое предчувствие тогда, при расставании, не обмануло? Неужели я больше не увижу Степана?»

Возле землянки раздались громкие голоса. Матрена выглянула за дверь и сказала:

— Иди, Настюха, принимай новичков! Гранкин привел Алеху Нетудыхату с двумя сыновьями.

Мокрый до нитки, Алеха Нетудыхата остановился у костра в сопровождении сыновей — Гришки и Егорки… Он смотрел вокруг и не узнавал односельчан.

Травкин, продрогший от долгого лежания в секрете, приблизился к Насте и расстроенно зашептал:

— Сидим тут, ничего не слышим… А в Жердевке каратели над народом измываются! Утопили в колодце Митьку, повесили Архипа Адоньева…

Гранкин умолк, заметив, как побледнела Настя. Однако в следующую минуту она справилась с собой и сочувственно посмотрела на новоприбывших.

— Здравствуйте, товарищи! — Настя взяла обеими руками огромную мозолистую руку кузнеца. — Твое большое горе, дядя Алеха, — это и наше горе. Давай вместе подумаем, что делать…

Она не успела приготовить подходящих слов, но кузнец и не ждал их. Опираясь на захваченный из дома железный лом, Алеха сказал растерянно:

— Митька… сынок… погибель-то какая! Налетели… собаки… некому ребенка отбить! — И, уронив голову на стиснутые кулаки, зарыдал.

Гришка и Егорка стояли за его спиной, опустив головы.

Партизаны смотрели на семью Нетудыхаты, загораясь мстительной ненавистью к врагу.

Настя, уловив настроение, сказала:

— Надо, товарищи, действовать! Пусть за каждое свое зверство неприятель ответит головой!

— Верно, командир! — крикнул Гранкин, и все поддержали его.

Тимофей указал на единственную винтовку, висевшую за спиной у Матрены:

— Настоящим бы инструментом обзавестись, дочка!

— А где возьмешь? — спросил Кондрат.

— Большаком день и ночь деникинцы едут. На возах—полно военного добра, а провожатых немного.

Идея показалась Насте заманчивой. Хотя Тимофей упрощал дело, считая охрану белогвардейских обозов недостаточной, у партизан иного выхода не было. Большинство склонялось к решительным действиям. Даже Кондрат, вначале колебавшийся и не очень доверявший людям с первого слова, теперь примкнул к остальным.

Четверо суток продолжались сборы. Партизаны следили за дорогами и, главное, за большаком, где не утихало оживленное движение. Спорили, как лучше устроить засаду. Некоторые. утверждали, что вернее всего перехватить вражеский обоз на скрещении большака с дорогой, идущей от Мягкого колодца, дабы не отрываться от леса. Другие, напротив, советовали действовать подальше, не привлекая внимания белых к партизанскому лагерю. Третьи хотели произвести налет в самой Жердевке.

За эти четыре дня отряд пополнился новыми бойцами. Сначала Кондрат, стоявший на посту у дальней опушки леса, привел Романа Сидорова. Председатель сельсовета, оборванный и усталый, держал под мышкой новенькую винтовку, через плечо висела английская сумка, набитая патронами. Очевидно, ему уже довелось встретиться с врагом.

Вслед за Романом Сидоровым явился Проняка Адоньев, брат Архипа, повешенного белыми. Обычно застенчивый, сейчас он шел с вилами, насаженными на дубовый шест, как заправский медвежатник с рогатиной. Потом у партизанской землянки очутился маленький, хлопотливый Тарас Уколов.

— Ну, Чайник, как живешь? — спросил его Лукьян. — Живу прохладно: выгнали беляки из дома — и ладно…

— А я думал, ты собираешься за себя постоять!

— Нет, уж, вы за меня постойте, а я полежу, — огрызнулся Тарас.

Но, подойдя к Насте, попросил:

— Не гони, хозяйка! Может, для дела сгожусь…

Однажды в лесу обнаружили двух парней из Татарских Бродов. С ними был третий человек — секретарь сельсовета деревни Каменки, тот самый, что принял раненого Ефима Бритяка за героя-комиссара и дал ему подводу… Эти люди, вооруженные дробовиками, скрывались от преследования кулаков и с радостью присоединились к отряду Насти.

— Теперь, ребята, не пропадем, — говорил приободрившийся Тарас Уколов. — Мы работы не боимся — на работу не пойдем…

— Эх, Чайник, — укоризненно произнесла Матрена. — Кто собирается воевать, а он — язык чесать!

— А мне все едино: что хлеб, что мякина! — Тарас присел иа корточки у костра и перекидывал с ладони на ладонь уголек, прежде чем закурить. — Но, понятно, в компании веселей… Двое-трое — не то, что один: лошадь с повозкой отнимут, кнут не дадим!