Савелий Леонов - Молодость

«Дорогой Ильич. Взятие Вашего родного города Симбирска — это ответ за одну Вашу рану, а за другую будет Самара».

Наступило утро. Побежали вдоль железной дороги багряные рощи, сменяясь чернолесьем и оранжевыми лужайками. Скупой солнечный луч неуверенно пробивался сквозь облачную мглу. На телеграфных проводах качались мокрые вороны. Одинокий будочник уныло провожал поезд зеленым флажком, завидуя пассажирам, укрытым от непогоды.

В селениях темнели деревянные кровли, колыхался над трубами сизый дым. Люди без нужды не показывались на улице. Ушла скотина с неприветливых пастбищ. Забились под навес мирные, нахохлившиеся гуси, утки — краса прудов и рек.

Взволнованно ждал Степан часа, когда покажется Петроград — колыбель революции. И вот из туманной дали медленно и сурово выплыли подзолисто-бурые исполины фабричных труб. Они стояли могучей цепью боевых дозоров на подступах к северной столице. Слева пронеслись красные корпуса Ижорского завода.

— Подходим, — сказал матрос в соседнем купе, надевая бушлат.

Петроград оживал перед Степаном из рассказов Быстрова. Это был город мудрости и дерзновения русского народа, его величия и славы.

Трамвай вез Степана прямо на Васильевский остров. Он летел по широкой магистрали Невского проспекта, где шум колес скрадывался торцовой мостовой, пахнущей хвойным лесом.

Петроград удивил Жердева необычной стройностью кварталов, словно высеченных искусными мастерами из одной гигантской каменной глыбы, упавшей на равнину. Величественные здания, памятники и мосты, обрамляли прямизну проспектов, смотрелись в зеркальные воды рек и каналов. И хотя всюду был мрамор и гранит, чудный город казался легким и воздушным в синих волнах тумана.

Степан замечал на лицах питерцев следы жестоких лишений. С наступлением осени прибавились новые заботы — город не имел топллва. Разрушенный войной транспорт не справлялся с доставкой продовольствия, а возить уголь и дрова было совершенно не на чем. Однако люди держались твердо, не теряя духа.

Нетерпение Степана росло с каждой минутой. Он боялся, что уже опоздал, что дети Ивана Быстрова ушли из дома неведомо куда.

«Почему я не послал телеграммы? Надо бы предупредить!»

Трамвай обогнул решетку сада, за которой высоко в небе сияла Адмиралтейская игла. Промчался мимо Зимнего дворца, и взору Степана открылась лиловая ширь красавицы Невы, взрыхленной серебристой зыбью.

«Девятая линия, дом четыре», — повторял про себя Степан.

Он вбежал по лестнице на второй этаж без передышки. Но дети Быстрова уже были определены в детский дом, и Степану сообщили новый адрес.

Это взволновало Степана, точно за маленькой неудачей должны последовать большие. Он с опасением вошел в княжеский особняк, отведенный под детское учреждение, и прислушался.

В глубине особняка звонкоголосо пели ребята про серенького козлика. Степан направился туда, улавливая ритмичный топот ножек и хлопанье ладоней. Очутившись в большом зале, он увидел мальчиков и девочек в пестром хороводе.

Заведующая оставила игры с детьми и прочитала документы Степана.

— Что же, товарищ, — сказала она, почему-то особенно долго задержав в руках предсмертную записку Быстрова. — Препятствий вашему доброму желанию чинить не станем. Только надо оформить дело в райсовете. Вы женаты?

— Нет…

— Значит, у вас в семье появятся сначала дети, а потом супруга, — улыбнулась она и громко позвала — Петя, Леня и Костя! Идите сюда — за вами приехал папа!

Три белоголовых, лобастых малыша отделились от хоровода. Старший, семилетний Петя, взглянул исподлобья на Степана и, не найдя в нем сходства с круглолицым добродушным отцом, который поцеловал его в день отъезда на войну, отвернулся. Он решил, что папа не здесь, а в другом месте ждет их к себе.

Между тем средний Леня и маленький Костя широко открыли доверчивые глазенки и приблизились к Степану.

Степан присел на корточки и обнял их, растроганный до слез… Он развязал дорожный мешок и достал гостинцы, испеченные сердобольной Ильинишной. Дети охотно разобрали румяные пряники, подслащенные сахарином, помятые груши и яблоки.

Аппетитно жуя пряник, Костя обхватил свободной руч чонкой шею Степана и прошептал:

— Папа, ты с войны?

— С войны, сынок, — ответил Степан, поднимая на руки ребенка и радуясь, что все получилось так хорошо.

— Немцев побил? — Побил, побил!

— А лепешки еще у тебя в мешке есть?

— Есть, милый.

В это время к Степану подошел Петя, взглянул все так же исподлобья и заговорил ломким, стесненно-обидчивым голосом:

— Тебя послал дядя Серго? Почему он сам не приехал? Обещал в письме, а не приехал?

— В каком письме?

— Вот в этом, — и мальчик не спеша извлек из кармана своей потертой курточки синий распечатанный конверт с официальным грифом: «Чрезвычайный Комиссар Юга России».

Степан развернул узенький листок бумаги, очевидно, вырванный из записной книжки. Торопливым, размашистым почерком Серго Орджоникидзе посылал сердечный привет и горячее поздравление Ивану Быстрову по случаю благополучного возвращения на Родину. Он коротко сообщал о тяжелых боях с белогвардейцами под Ростовом и Тихорецкой, на Тереке и Сунже и выражал надежду скоро увидеть старого друга.

Степан закрыл рукой глаза. Ему стало ясно, что Орджоникидзе еще находился в полном неведении относительно дальнейшей судьбы питерского большевика.

— Дядя Серго занят, — сказал Степан и погладил Петю по головке. — У него на Кавказе много хлопот с нашими врагами… А разве я тебе не нравлюсь?

Петя внимательно посмотрел в глаза Жердеву, вздохнул и молча опустил длинные ресницы.

Остаток дня Степан провел в райсовете, оформляя документы. И только поздно вечером повез детей на вокзал. Петроград сверкал в тумане огнями проспектов. Над черными водами рек и каналов висели сказочные мосты. Люди встречались редко. Степану казался этот город исполинским кораблем в лиловом океане, уплывавшим на край света.

Дети, закутанные в старенькую одежонку, оглядывались вокруг тихо и серьезно. Они прощались с родным городом, прощались с матерью, оставшейся на погосте, и большая недетская грусть застыла в их бледных лицах.

У вокзала Степан неожиданно столкнулся с высоким человеком, одетым в драповое пальто и мягкую шляпу. Человек блеснул дымчатыми очками и показал в улыбке длинные зубы. Это был американец Боуллт.

— Хелло! Мистер Жердев! — воскликнул он изумленно. — И сюда приехали с поездом хлеба? Нет! О, какие славные дети! Это ваши? Поздравляю — вы счастливый отец.

Степан, конечно, не знал о том, что Боуллт примчался в северную столицу с особым заданием президента Вильсона, что здесь уже орудовал в прибрежных фортах его английский коллега Поль Дьюкс… Но чем больше янки рассыпался в любезностях, тем меньше словесная шелуха заслуживала у Степана доверия. Отчетливо помнил Жердев знойный июльский день в Москве и трех беглецов под тенистыми липами сада… Разумеется, не случайно тогда корреспондент «Нью-Йорк таймс» очутился среди мятежников!