Лев Правдин - Ответственность

Она похаживала по травке, не обращая на Соню никакого внимания. Ее малыш, тоже розовенький, краснощекий, ковырял лопаткой землю и посапывал. Увидев Сеню, он взмахнул лопаткой и проговорил что-то очень жизнерадостное и совсем непонятное.

Женщина обернулась, вопросительно посмотрела на Сеню. Стараясь не глядеть на нее, он хмуро пробормотал:

— Здравствуйте. Пожалуйста, мне Юртаева…

— Ах, этого, — она пренебрежительно усмехнулась. — Вот в ту дверь и наверх.

Ясно, что она презирает Володьку Юртаева и заодно всех, кто имеет с ним дело. Это задело Сеню. Он поднял глаза, но увидел только ее широкую спину и вздрагивающие при каждом шаге круглые, как арбузы, бедра. Направляясь к флигелю, стоящему на другой стороне двора, она позвала мальчика:

— Игорек, домой!

Но малыш, не обратив на этот призыв никакого внимания, все еще размахивал своей лопаткой и рассказывал что-то очень интересное. И он совершенно не думал о том, понимают его или нет, он был просто убежден, что все его отлично понимают и всем так же весело и интересно жить, как и ему самому.

Поддерживая его веселое убеждение, Сеня призывно воскликнул:

— Давай, давай, разворачивайся!

— Давай, давай, — совершенно явственно подхватил мальчик и доверчиво двинулся к Сене.

Но тут его перехватила мать. Плавным движением бело-розовой руки она повернула мальчика к себе и томным голосом пропела:

— Ах, какой же ты мальчик несносный. Ну, я сказала — домой.

— Давай! — кричал мальчик вырываясь. — Давай! Дядя!

Мать подхватила его на руки. От раздражения, наверное, ее голос утерял всякую томность и стал просто противным.

— Дядя — ф-фу!

— Правильно! — вызывающе крикнул Сеня. — Чего там!

Сегодня утром в училище он уже слыхал это полное презрения и подозрения «ф-фу». В другой, правда, форме, но, по существу, то же самое. Такой уж он «дядя», что водиться с ним всяким бело-розовым, чистеньким строго запрещено!

Верно, он тут же сообразил, что нельзя связывать эти два совершенно не сравнимых случая, а чувство юмора заставило поглядеть на все это и на самого себя со стороны. Ведь эта толстуха совсем его не знает. А тут приходит такой лохматый, обозленный и начинает о чем-то переговариваться с ее детенышем. Конечно, она всполошилась.

А почему она Юртаева не любит? Может быть, она вообще не любит домовладельцев? Что-то не похоже. Надо спросить его самого.

Раздался призывный свист. Сеня оглянулся. Вот он, «домовладелец». Выглядывает из окна своего мезонина.

— Давай сюда!

Но не успел Сеня дойти до крыльца, как Юртаев оказался около него.

— Здорово! Что так долго?

— Кто это? — Сеня посмотрел на бело-розовую.

— А, уже познакомился? Платонова. Мария Ивановна.

— Она как? — Сеня покрутил пальцем около своего лба.

Юртаев его сразу понял:

— Нет. Она здорово умная. Заведующая столовой. Там, знаешь… у них там все умные.

Сеня спросил, почему она рассердилась, едва он сказал, к кому пришел. История оказалась очень простой. Она живет в старом флигеле, а у Юртаева долго пустовала отличная большая комната. Она хотела снять эту комнату или даже купить и предлагала за нее хорошую плату и часть даже продуктами, но он сказал, что ворованных продуктов ему не надо. Она очень рассердилась. Но когда он пустил к себе эвакуированных, да еще совершенно бесплатно, то и совсем взбесилась.

— Она, знаешь, как меня увидит, даже глаза закрывает от злости.

Вслед за Юртаевым Сеня поднялся наверх по рассохшейся лестнице. Ступеньки под ногами скрипели, ахали, стонали на разные голоса, словно это была не лестница, а ксилофон.

— Бандура, — сказал Юртаев.

Сеня согласился.

— Похоже. Это в самом деле твой дом?

— Мой. А что?

— Весь дом?

— Зачем мне весь? Вот этот верх. Мезонин называется. Вот в этой комнате направо Маринка живет. Слышишь?

— Ага. Огинский. Полонез.

Постояли у двери. Послушали.

— Лихо играет, — уважительно прошептал Юртаев. Вздохнул: — Когда час, когда два, и все одно и то же. Пошли ко мне, там не так громко слышно.

Сеню поразили прибранность и домовитый уют комнаты. Совсем не похоже, что здесь живет одинокий рабочий парень. Светлые окна, цветы на подоконниках, скатерть на комоде. Даже ковер на стене, где диван, и на ковре две фотографии. Наверное, отец и мать. Богато живет Юртаев, устроенно. Домовладелец. А прибирает неужели все сам? Конечно, еще неизвестно, хорошо это или плохо для рабочего парня — такая домовитость…

Не решаясь сразу вынести приговор, Сеня томился у порога на плетеном коврике и никак не отважился ступить на пол, пугающий своим блеском и чистотой. Это было так же страшновато, как опустить ногу в воду, не зная глубины.

Очевидно разгадав его сомнения, Юртаев рассмеялся:

— Валяй, проходи.

Сам он бесстрашно расхаживал по всем половицам и говорил:

— Тут меня самого насчет чистоты так, брат, строгают, будь здоров. Тетя Сима. У нее правильный порядок…

Сеня осторожно, по одной половичке, прошел и сел на диване. Юртаев против него у стола. Он пальцем указал куда-то на пол, и Сеня понял, что блюстительница порядка, тетя Сима, живет в нижнем этаже. Так оно и оказалось. Внизу жили Гурьевы. Сам Василий Васильевич Гурьев — сменный мастер. Под его началом состоит Володька Юртаев. На том же заводе, только в другом цехе, работает и сын Гурьева — Олег, а двое старших в армии. И еще дочка есть, Лиза, ей всего год.

Мать всего этого большого семейства, Серафима Семеновна, в доме главная. Здесь все в ее воле. С Володиной матерью они были старинные подруги. И вообще, Юртаевы и Гурьевы всегда жили в прочной дружбе. Деды, отцы и дети — все работали на одном заводе, общими были все беды и радости, общий построили дом и даже детей не делили на своих и чужих. Всем поровну и подзатыльников, и копеек на семечки.

Юртаев ничего не сказал про своих родителей, и Сеня понял, что спрашивать нельзя, надо подождать, когда человек сам расскажет, а не расскажет, значит, есть на то причина. Но Юртаев все сказал сам:

— Живу один. Переходи ко мне, будем вдвоем жить. Отец и мама на фронте погибли еще в сорок втором. Ты, если надумаешь, давай прямо сюда. Вот на этом диване и спать будешь.

Сеня ничего не ответил. Все равно без Аси он не может ничего решить. Не может и не имеет права. Так что пока нечего об этом и толковать. А Юртаев, наверное, и сам догадался: сразу перестал уговаривать.

— Конечно, как хочешь, твое дело.

Из-за стены, завешенной ковром, прорывались знакомые звуки, нагоняя незнакомую тоску. Никогда он даже и не думал, что тоска по музыке может на какое-то время заглушить все волнения и боли. Это — как удар грома, который вдруг поглощает все остальные звуки. Сеня даже почувствовал холодок на кончиках пальцев, будто они уже прикоснулись к чутким клавишам. Тоска.