Лев Правдин - Ответственность

Не в силах сдерживаться, он обернулся и несколько раз изо всей силы ударил кулаком по ковру. Музыка оборвалась. Марина заахала и что-то пропищала за стенкой.

— Пианиссимо тут, слышишь, пианиссимо! — закричал Сеня, — а у тебя черт те что!..

— Это кто?

— Не жми на педали, говорю!

Марина еще что-то прокричала в ответ, захлопали двери, и она тут же появилась сама, в чем-то голубом, волосы распущены по плечам и по спине.

— Ах, Сеня! Я так сразу и подумала, что эго ты. Володька-то, бедняк, привык и уже не реагирует.

— Ты здорово стала играть, — пробормотал Сеня, пораженный непривычным для него домашним видом Марины. — На педали только жмешь без толку.

— Сама знаю. Ты говорил, помнишь, будто от моей музыки валерьянкой пахнет? А я теперь совсем не так играть стала. Что со мной сделалось? Мама говорит, это у меня от переходного возраста.

— У тебя не полонез, а какой-то получается марш. Хотя, может быть, и возраст. — Сеня в замешательстве посмотрел на Марину: красивая она стала, что ли? И пробормотал: — Очень может быть.

— Хочешь поиграть? — предложила она, усаживаясь на диван около него.

— Не знаю. Наверное.

— Пойдем.

Прижав вздрагивающие пальцы к коленям, Сеня не сразу ответил:

— Потом. Когда-нибудь…

Марина тихо и соболезнующе проговорила:

— Я понимаю… Пойдем. Хочешь, я совсем уйду, одного тебя оставлю?

— Нет, — твердо решил Сеня. — Мне теперь не надо. Я на завод поступаю.

Она живо обернулась к нему и, заглядывая в его глаза, проговорила с горячим негодованием:

— Ты не имеешь права! У тебя талант! Даже говорить так ты не имеешь права. Как ты можешь?

Ее глаза влажно заблестели, пухлые губы раскрылись и задрожали. Сеню смутили не ее негодующие слова, а ее глаза и то, что он впервые заметил, какие они у нее яркие и какая она сама стала красивая. Чтобы заглушить свое смущение, он подумал: вот сейчас она заплачет или засмеется, и все это у нее получается так легко и просто, что, наверное, она и сама не поймет, плачет она или смеется.

Но Марина не заплакала и не засмеялась, а с какой-то очень пылкой готовностью спросила:

— Чем тебе помочь? Ну скажи — чем? Мы для тебя все сделаем. Правда, Володя?

И даже положила руку на его плечо.

Очень добрая, самая добрая на всем курсе. Всегда болеет за чужие неудачи, а свои переносит с удивительной легкостью и даже как будто с удовольствием. Поморгает длинными ресницами, повздыхает, и снова ей весело. Добрая и легкомысленная, все так считают.

— Чем ты можешь помочь? — спросил Сеня, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить ее руку.

— Я не знаю, чем. Володя, а ты?

Юртаев убежденно ответил:

— А что тут рассуждать? Все ясно: Семену надо работать. Я тоже работаю и еще учусь. Десятый класс заканчиваю. И ничего. Успеваю.

— Ох, какой ты! — Марина от возмущения стиснула ладони.

Почувствовав, что плечо его свободно, Сеня отодвинулся на самый край дивана. Не заметив этого, Марина продолжала:

— Да ты пойми, он же музыкант. Знаешь, какие должны быть твердые руки? А от вашей работы у него будут не пальцы, а как эти ваши пильники-шпильники…

— Напильники, — снисходительно подсказал Юртаев. — И я думаю, что работа ему не помешает. Вот Олег, например…

— Олег вокалист. У него горло. А тут нужны особые пальцы. Ты только посмотри, какие у него стали руки!

Юртаев посмотрел. Обыкновенные руки. Ничего особенного. Широкая ладонь, длинные пальцы, в силу войдет — здоровый будет кулак. И в плечах парень как следует, и характер самостоятельный, неуступчивый. Ершистый через меру, ну так это мальчишество, да, кроме того, крепко его обидели. Это тоже надо понять.

Еще в первую встречу Юртаев отметил именно твердый Сенин характер, неуступчивость, и ему еще тогда захотелось подружиться с ним. И что Сеня тогда оказался неподатлив на все уговоры и сейчас таит какую-то свою мысль и не спешит ее высказать, тоже нравилось Юртаеву. Все это было то настоящее, что он особенно привык ценить в людях.

— Правильная рука, — похвалил он и спросил у Сени: — А ты сам как думаешь?

— Да! — горячо подхватила Марина. — Мы тут спорим, а ты молчишь. Какие у тебя планы? Где ты будешь жить?

— У меня план такой, — Сеня строго посмотрел на Марину. — Мне свой хлеб зарабатывать надо. А жить буду я еще и сам не знаю где. Работать буду на заводе, с Володькой вместе.

— Вот так! — сказал Юртаев, как бы поставив точку.

Но Марина не соглашалась с ним:

— Нет, не так. Совсем все не так. Сеня, ведь ты же — музыкант! Это тебя Ася твоя так настраивает. Я еще тогда заметила. Ты подумай.

— Все я обдумал. Марина, хочешь секрет скажу?

— Вот еще, секреты какие-то выдумал…

— Ничего я не выдумал. Это на самом деле. Музыкант я средний. Это вы все выдумали, будто я какой-то там… А я — так себе…

— Врешь ты все, врешь. И ты еще пожалеешь…

Она не договорила и выбежала из комнаты. Хлопнула одна дверь, другая — и наступила тишина. Потом Юртаев одобрительно улыбнулся и сказал про Марину:

— Огонь.

— Ветер. — Сеня вздохнул, считая, что все стало ясно и от посторонних разговоров пора перейти к тому делу, ради которого он и пришел сюда.

Но Юртаеву, видно, еще не надоели все эти посторонние разговоры, потому что он сказал:

— Та, твоя девчонка, Ася, — молодец.

Сеня вспыхнул:

— Почему моя?

— Ты за нее держись.

— Брось ты об этом.

— Ты не обижайся. Я сразу отметил: правильная девчонка. А сейчас мы с тобой подзаправимся и на завод двинем. В отдел кадров. Оформляться. У меня еще до смены время есть.

По звонким ступенькам «бандуры» они спустились в коридор и вошли в большую светлую кухню. Старая, обжитая кухня в старом, обжитом доме. Здесь находилось много вещей, вытесненных из других комнат и прибранных по-хозяйски к месту. Поэтому, несмотря на обилие вещей, ненужных в кухонном обиходе, здесь был порядок и даже какая-то домовитая щеголеватость.

Беленькие занавески на окне, за ними две герани в горшках, обернутых газетной бумагой с вырезными зубчиками по краям, бойкие ходики на стене и много посуды на полке и в самодельном шкафчике под стеклом.

Только что кончили топить, и от плиты по всей комнате распространялся теплый дух. Кастрюли на плите и чугунки, вставленные в конфорки, по временам поплевывали из-под крышек на горячую плиту.

Сеня представил себе, как рано утром сюда первой приходит хозяйка дома. Стараясь не очень шуметь, она начинает готовить еду. Дрова приготовлены с вечера, лучина высушена, плита в полном порядке, и поэтому огонь вспыхивает сразу и горячо.

А потом просыпаются мужчины и начинают собираться на работу. Здесь же, в углу, умываются холодной водой из запотевшего крана и здесь же садятся к столу и завтракают неторопливо, как люди, привыкшие вставать всегда в одно время. Торопятся только бездельники и лежебоки. У трудового человека на всю жизнь вырабатывается тот чудесный ритм, без которого не может быть ни труда, ни искусства.