Александр Бартэн - Под брезентовым небом

— Опять завел любимую пластинку, — послышалось из темноты.

— Эй, кто там? — настороженно приподнялся Гусейн.

В круг света, кидаемого фонарем, шагнул один из молодых акробатов, этакий невозмутимый крепыш, попирающий землю широко расставленными ногами.

— Завел пластинку! — сказал он, с нескрываемым превосходством оглядев реквизитора. — И как тебе, старик, не надоело вспоминать одно и то же? Который раз про эту самую давнишнюю эксплуатацию заводишь разговор!

— А ты спать почему не идешь?

— Пойду сейчас. Огонек увидал и завернул. Выходит, опять, старик, на тебе отыгрались? Опять за спасибо дежурить заставили? Ко мне бы сунулись. Тю!

Гусейн не сразу откликнулся. Напряженно округлившиеся его глаза прикованы были к юноше, всем довольному, во всем уверенному.

— Ты чего так смотришь, старик?

И тогда Гусейн сказал:

— Правильно! Тебе, конечно, скучно слушать о том, как прежде с нуждой боролись. Зачем тебе об этом слушать? На всем готовом живешь! — И тут же продолжил, так резко подавшись к юноше, что тот невольно отступил: — Конечно! Зачем тебе знать, что такое нужда! Ты же всем обеспечен — и работой и зарплатой. И если нужно будет, тебе реквизит изготовят, новый костюм сошьют, музыку закажут. Даже грим, даже вату, чтобы грим снять с лица, — все получаешь даром!

— Извиняюсь! — обиделся юноша. — Как это даром? Я работаю.

— А много ли?

— Согласно норме.

— Вот это правильно. Бережешь себя очень. А теперь, пожалуйста, уходи!

Потоптавшись еще немного, пожав недоуменно плечами, парень наконец ушел. И снова плотная ночная темь. А сверху, будто поверх этой тьмы, — яркие и крупные звезды, настолько крупные, что, казалось, в любой момент могут сорваться под своей тяжестью. Крупные звезды — каждая в дымчатом жарком ореоле.

— Слыхали? Работает согласно норме!— с негодованием обратился ко мне реквизитор. — Мальчишка, сопляк! Ему дают тысячу, а он копейкой откупается!

Резко шагнув к фонарю, прибавил свету. И вдруг, казалось бы без всякой связи с предыдущим, повысил голос:

— Никуда не уйду из цирка! Прожил в нем всю жизнь и останусь. Слышите? И незачем меня уговаривать. Останусь!

Утро наступило с такой полнотой и внезапностью, что даже трудно было понять, куда же девалась ночь. Сразу, в единый миг, все вокруг залило брызжущим солнечным светом, и он отпечатался бликами на домовых стеклах и серебристо тронул листву тополей.

— Машины сейчас подадут, — озабоченно сказал Гусейн. — За день успеем погрузиться, а вечером.

Машины уже приближались. Перед тем как выйти им навстречу, старый реквизитор прощально протянул мне руку:

— Не знаю, смогу ли поспеть к Олимпиаде Антоновне. Передайте: кланяется Гусейн. И еще. Я погорячился недавно. Об этом Олимпиаде Антоновне говорить не надо.

Зачем? Хорошая женщина. Не надо говорить!

Он ушел, и я вслед за ним тоже направился к выходу. Проходя мимо бывшего манежа, вдруг заметил секцию барьера. Это был небольшой, случайно забытый отрезок метра в полтора, не больше. Однако задержавшись перед ним, я вспомнил старое цирковое поверье: «Кто хоть раз перешагнет барьер». И шагнул, перешагнул.

Олимпиада Антоновна дожидалась на крыльце.

— Куда же вы запропастились? Я и дверь не запирала и до утра прислушивалась.

— Уж вы простите, что побеспокоил, — ответил я. — Провел с Гусейном эту ночь.

— И как же он? Прийти не обещал?

— Собирался. Но на всякий случай велел кланяться. Сами знаете, сколько дел перед отъездом.

— Знаю, — кивнула она с горькой усмешкой. — Знаю и то, что не эти дела помехой. Боится Гусейн напоследок ко мне прийти. Он каждый раз вот так же уезжает: опасается — вдруг уговорю!

Солнце, высоко поднявшись, золотило цветы в палисаднике, и они с охотой, с радостью раскрывались ему навстречу.

— Не придет! И на этот раз не придет! — сказала Олимпиада Антоновна.— А завтра и вы Кривой Рог покинете. Потом и вовсе забудете!

Я покачал головой. Мне все еще виделся отрезок барьера на краю истоптанной круглой площадки.

— Нет, я не забуду, Олимпиада Антоновна. А чтобы надежнее было, разрешите и мне написать в ваш альбом!

Она принесла альбом в синем бархатном переплете, с золочеными застежками. Я расписался на одном листе с тем самым конюхом, которого лошадь ударила по колену и которому врачи собирались было ампутировать ногу, да помогли растительные припарки. И по нынешний день работает конюх на конюшне, выгуливает цирковых лошадей.

За достоверность этой истории поручиться не могу. Но мне о ней рассказывали в одном из цирков.

Итак, жил на свете пряничник. Пряников, правда, он не выпекал. Однако, будучи сотрудником местной газеты, постоянно рецензировал программы цирка, и отличались эти рецензии неизменной восторженностью оценок.

Надо сказать, это устраивало многих. Газету — по той причине, что так спокойнее. Шут ее знает — цирковую специфику, как бы не заблудиться в ней. А так взятки гладки, никто не в претензии. Само собой, и дирекция была довольна. Ну и артисты, конечно: критика критикой, но одобрительный отзыв — разве он не ласкает душу? Словом, все проходило мирно, гладко, и только однажды один из артистов, прочтя очередную из этих рецензий, проговорил с усмешкой: «Ишь ты, никого не обошел похвалой! Прямо-таки пряничник!» Мимоходом было сказано, но запомнилось.

Что касается наружности рецензента — она была соответствующей, то есть находилась в созвучии с характером рецензентской деятельности. Лицо моложавое, не обремененное излишними морщинами, в глазах приветливость, улыбка лучезарная. К тому же рецензент, как никто другой, умел очень быстро заводить знакомства и тут же — в кратчайший срок — делать эти знакомства дружескими, интимными. Давно ли успел познакомиться, а рука уже на плече, и голос с придыханием: «Как живем, как поживаем, дорогуша?»

Теперь перейдем к самой истории. Случилась она, как рассказывали мне, в тот день, когда, напечатав очередную свою рецензию, пряничник к началу представления заявился в цирк. По-обычному всех обласкав, он, естественно, и сам желал быть обласканным. Сначала наведался к директору, затем к администратору. Затем, из гардеробной в гардеробную, обошел артистов. Напоследок даже к музыкантам поднялся, поскольку в последнем абзаце рецензии не забыл отметить отличное звучание оркестра.

Перед вторым отделением, вдоволь искупавшись в ответных приятностях, собрался домой. Вышел на площадь и тут-то, не успев пройти десятка шагов, повстречался с высоким худощавым человеком.

— А-а, это вы! — воскликнул пряничник. — Привет-приветик! Как живете, как поживаете?

— Спасибо, не жалуюсь.

— Приятно слышать. Другими словами, ажур?