Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 2)

Годжа-киши, вынув изо рта свой чубук, глубокомысленно покачал головой:

— Ардыджлинцы никогда не отличались особым трудолюбием, это всем известно. Однако голод способен наказать любого лентяя. Голод проучит лежебоку, даст ему хороший урок, а лежебока, когда его от голода начнет тошнить, преподаст тем самым урок еще двум другим лежебокам.

— Да, их колхоз с нашим не сравнить, — сказал опять Гуламали. — Наш колхоз — рай. А все благодаря нашему председателю! Лучше его не сыскать.

Старый Годжа-киши ощутил неловкость оттого, что его сына так расхваливают, но эта неловкость не уменьшила его радости и гордости за "свое семя".

— Ничего, со временем и ардыджлинцы наладят дела в своем колхозе, — сказал он. — Мир не так уж беден хорошими людьми, сыщется и для Ардыджлы деловой председатель. Я дома говорил сыну: помоги ардыджлинцам, протяни им руку помощи. Если у них завтра не будет хлеба, то и нам здесь придется не сладко. Приятно ли смотреть, если зимой в лютый мороз к твоему дому придет за подаянием ветхая старуха — через плечо торба, из носу течет?! Разве приятно, а? Не очень-то большое удовольствие — быть сытым рядом с голодным! Надо, чтобы все были сыты. Как говорится, если хочешь иметь одну корову, желай соседу иметь двух!

— У лентяя даже паршивой козы никогда не будет, — заметил идущий рядом Ашир.

— И лентяй, и доносчик, такой, как этот Кеса, всегда нуждаются в куске хлеба и кружке айрана, — заключил Годжа-киши. — Но им никогда не жить в достатке, и это потому, что достаток любит трудовую, мозолистую руку. Ясно?!

Сзади послышался конский топот. Вскоре к ним подъехали Демиров и Мюршюд-оглу. Поздоровались.

— Алейкэм-салам, алейкэм-салам! — ответил Годжа-киши, не вынимая изо рта чубука и не останавливаясь. Мюршюд-оглу представил Демирова старику:

— Наш секретарь райкома, наш старший…

Годжа-киши вынул изо рта чубук, кивнул приветливо Демирову и, переведя взгляд на Мюршюда-оглу, ответил:

— Мы рады видеть у себя такого гостя, добро пожаловать! Я слышал, он умеет ценить людей, да сохранит его аллах! Мы, темный народ, хоть и не имеем в руках власти, однако наши уши слышат обо всем, что происходит на свете. Рады гостю, добро пожаловать!

Мюршюд-оглу, зная, что Годжа-киши человек прямой и резковатый, подошел к нему, сказал дружелюбно:

— Знаешь, Годжа, мы с тобой люди старые, неотесанные, поэтому будем стараться говорить так, чтобы был смысл…

— Какой такой смысл? — хитровато усмехнулся Годжа-киши. — Не понимаю я тебя. Ведь не можем мы в наши годы, в наши сто лет, заново родиться и заново научиться говорить! Что есть — мы то и говорим. Я не езжу в Баку и Шеки, как некоторые, откуда мне знать городской язык?

Годжи-киши недолюбливал Мюршюда-оглу, считал его ловкачом. "Этот Мюршюд-оглу из тех, кто птицу на лету может поймать!" — говорил он о нем.

Демиров, чувствуя, что старики могут вот-вот поссориться, спрыгнул с коня, подошел к ним.

Годжа-киши сказал сердито, обращаясь к Гуламали:

— Эй, возьми лошадь гостя!

Гуламали, отойдя от волов, приблизился, хотел взять поводья из рук секретаря. Но тот не дал:

— Спасибо, отец, не беспокойся. Гуламали улыбнулся, пошутил:

— Может, боишься, что я угоню твоего скакуна?

— Нет, не боюсь, — в тон, шутливо же, ответил Демиров. Просто я считаю, что нагайка и поводья всегда должны находиться в руке джигита.

Старому Годже-киши понравились эти слова, он закивал головой:

— Мудро сказано! В одной руке джигит держит поводья коня, в другой поводья жены. Недаром в народе говорят: "Женщина без мужа — что конь без узды…"

Мюршюд-оглу бросил недовольный взгляд на старика, сказал тихо:

— Не время сейчас говорить прибаутками, дорогой мой. Соображать надо, кто в гости приехал…

— Как могу — так и говорю, Мюршюд-оглу. Честное слово, другим языком я не владею.

— Послушай, но ведь это не наш бедный председатель, который привык слышать от тебя всякий вздор. — Мюршюд-оглу еще больше понизил голос: — Это руководитель, глава нашего района. Или ты умрешь, если откажешься от своих прибауток?

Годжа-киши вскинул вверх лохматые брови, наморщил лоб:

— Не бойся, Мюршюд-оглу, тебе я не помешаю. Давай лучше закурим, дай-ка табачку!

Мюршюд-оглу достал из кармана горсть самосада, протянул Годже-киши.

Демиров начал расспрашивать Годжу-киши о его ремесле, традиционном в Дашкесанлы. Старик охотно рассказал секретарю историю их деревни и их древнего ремесла — вытачивать жернова, ремесла, доставшегося ему и еще нескольким немногим в их краю от дедов и прадедов. Затем разговор перекинулся на птиц и животных, обитающих в горах.

— Прежде, — рассказывал Годжа-киши, — здесь водились тигры и барсы. Но людей стало больше, леса поредели из-за вырубки — и зверь ушел. Раньше у нас здесь было много огромных куропаток — каждая с индюшку, теперь тоже редко встречаются, ушли жить в горы Зангезура.

— А сколько тебе лет, дедушка? — спросил Демиров. — Какого ты года рождения?

— Сколько лет-то? — Загадочная, лукавая улыбка мелькнула на губах старика. — Не знаю, не считал, сынок, много, наверное. Может — восемьдесят, может девяносто, а может — и все сто. Давно я живу.

— А чем еще занимался, дедушка? — полюбопытствовал Демиров.

— Работал для себя.

— То есть как это понимать?

— Как понимать? А вот как: это значит, я был в своем доме одновременно и слугой и господином. Мне ни разу в жизни не пришлось идти к чужим воротам просить о помощи. Я не нанимался в батраки, не жал на чужом поле, не пас чужую скотину. Я не протягивал руки за подаянием, но всегда протягивал другим руку помощи. Более пятидесяти лет я обтесываю камни, делаю жернова. Кроме того, я всю свою жизнь сажал хлеб, держал пчел, ел их мед. Почти круглый год, за исключением холодных дней в середине зимы, я сплю на веранде, на своей дубовой тахте. Случается, ночью на усах моих нарастают сосульки. И все-таки я не натягиваю одеяло на голову. Врагов у меня было немало, но я никогда не прятался от них за спины других, не переносил своего дома с окраины в центр деревни, где безопаснее, как некоторые!..

Сказав это, старик метнул насмешливый взгляд на Мюршюда-оглу. Тот обиженно поджал губы:

— Это в чей огород ты бросил камень?

— В тот огород бросил, куда следовало бросить. Я смолоду стреляю без промаха. Все это знают, и ты тоже, Мюршюд-оглу.

— Не перебивай его, пожалуйста, Мюршюд-оглу, — попросил Демиров. — Пусть старик говорит. Годжа-киши усмехнулся:

— Я-то старик. Однако и Мюршюд-оглу не меньше старик, чем я. Это даровые сливки молодят его, придают румянец его щечкам. Он большой любитель каймака.

— Честное слово, товарищ райком, — вставил Мюршюд-оглу. — Если старик не затеет спора, он заболеет. Такой у него характер.