Владимир Попов - Обретешь в бою

— А приедет Варюша и выяснится, что такой подруги у нее нет?

— Варюша меня не выдаст.

Лагутина пересилила себя и нехотя вошла в дом.

Обувь оставляется у порога. Здесь же надеваются тапочки, сплетенные из тростника. И это ради дешевых дорожек, постланных на девственном, блестевшем зеленой краской полу. В комнате редкостная, удушающая чистота и редкостная безвкусица. Целый музей безвкусицы. Гипсовые фигурки работы незадачливых базарных ваятелей, гипсовые тарелочки на стенах с вырезанными с открыток цветочками и женскими головками, коробочки, инкрустированные раскрашенными ракушками, и целый выводок лебедей. И на ковриках, и в стеклянных шарах, и просто вольно плавающих на всех мало-мальски свободных поверхностях.

Даниленко быстренько прошел эту комнату и открыл дверь в другую. Здесь тоже все было вылизано, но комната оставалась жилой и живой. Простенькие полки, на которых и книги, и колбы с химикалиями, и флаконы с различными семенами. На стене под стеклом коллекция жуков и бабочек. И всюду пучки высохших растений. Власть Екатерины Васильевны на эту обитель не распространялась.

— Под одной крышей живут два разных человека, — вслух подумала Лагутина.

— Фантастическая прозорливость, — улыбнулся Даниленко. — Мой отчим — человек сложной судьбы. Селекционер, последователь Прянишникова. Пришили морганизм. Это совхозному агроному. Представляете? С работы выгнали, жали, мяли, но не сломали. Вот на этих деляночках свою породу твердой пшеницы вывел — «ТИН» — Титарюк Илья Никанорович. На своих деляночках испытывает новейшие химические удобрения. Со всех окрестных совхозов за консультацией к нему приезжают, как в институт.

— На пенсии?

— Что вы?! Всего шестьдесят восемь, отправишь его на пенсию! Старший агроном совхоза, как и раньше. Вот его детище. — Даниленко не без гордости потряс флакон с ядреной, зерно в зерно, пшеницей, отливавшей янтарем. — И еще один очень любопытный штришок в его биографии. Перед самой войной вывел он невероятной клейкости пшеницу. За нее мигом ухватились ученые мужи. А тут — война. Берег он с мачехой мешочек этой пшеницы как зеницу ока. Ни одного зернышка не взяли, хотя сами ходили опухшие и меньшие дети клянчили, чтобы на кашу пустили. Нет — и все. Кончилась война, отвез он, счастливый, этот мешочек в институт. Приняли, поблагодарили. А вскоре выяснилось, что пшеничку по халатности спутали с другими семенами. Труд десяти лет пропал зря. У нас большая семья. — Даниленко приглушил голос. — Трое от первого брака, четверо от второго. Всех в люди вывели. В воспитании детей отчим сыграл значительную роль. Мы видели, что несгибаемость жить не очень помогает, но дает главное — уважение к самому себе. И он культивировал в нас эту черту. К тому же и мачеха человек на редкость прямой и правдивый.

В соседней комнате гулко пробили стенные часы. Даниленко нахмурился — должно быть, ему нужно было торопиться. Заглянул в записную книжку, что-то вычеркнул, что-то записал и повеселел, словно сбросил груз забот.

— Разговор у меня с вами серьезный, Дина Платоновна, — снова заговорил он. — Мы очень плохо прививаем нашим молодым рабочим чувство любви к заводу, чувство гордости за него. Раньше было просто: рабочими становились, как правило, дети рабочих, профессия переходила от отца к сыну. А сейчас много разночинцев. Знаете сколько? Процентов шестьдесят. До прихода на завод они с рабочим классом ничем связаны не были, в них надо воспитывать рабочий дух. А это значит не только прививать трудовые навыки.

— Я, кажется, вас поняла. Нужна книга о заводе.

— Снова отдаю дань вашей проницательности, на этот раз всерьез. Нужна документальная книга, но так написанная, чтобы от нее не оторваться. И чтобы она не была похожа на поминальники с длинным и нудным перечислением имен за здравие и за упокой. Определить поворотные этапы в жизни завода, выбрать ярких людей.

— И в числе их — вас.

— Я опасался, что вы такое подумаете, но тешил себя надеждой, что имею дело с женщиной умной и не злой. А вы оказались…

— …неумной и злой.

— Просто злой. Или задирой.

— Меня рассердила бесцеремонность доставки в эти чертоги. Теперь я расплатилась.

— Я не нашел другого способа не спеша поговорить с вами. Ну где, скажите, было бы удобнее?

— Пожалуй, здесь наиболее удобно.

— Значит, мир?

— Мир.

— Между прочим, утверждают, будто завод строил дед покойного президента Кеннеди. Проверьте, кстати. Оборудование цехов было целиком закуплено в Америке.

А сейчас новый завод поставляет металл в сорок две страны. — Даниленко помолчал. — Право же, возьмитесь за этот нелегкий труд. Я уверен, вы напишете книжку. Ваша стихия — завод. То, что вы писали о рыбаках, о порте, — это слабо. Дилетантски. Так может писать каждый мало-мальски способный журналист. Потом, при посвящении молодежи в рабочие, мы будем вручать эту самую книжку. Надо, чтобы она была пронизана тем уважением к рабочему классу, которое у нас понемногу утрачивается. Ну и, разумеется, она должна быть эмоциональной, должна брать за душу.

— А где взять время?

— Мы вас оформим на завод, придумаем должность.

— И какой титул у меня будет? Помдиректора по литературным вопросам?

— Вы зря смеетесь. Титул будет не громкий, но должность весьма почетная. И зарплата — ваших две с половиной сейчас.

— Хотите оторвать от газеты, чтобы не царапалась?

— Царапайтесь на здоровье. Пока то, что вы писали, меня устраивало. Попадется что-нибудь мимоходом на зуб — дерзайте. Но основное внимание — книге. Командировки будем давать. В Киев, в Москву. Придется посидеть и в ИМЭЛе, и в Ленинской библиотеке — заводские архивы у нас погибли. Надо изучить дореволюционное прошлое завода, годы войны — оккупация, сопротивление. Чувствуете, какую глыбу надо поднять?

— А кончится эта работа?

— Кончится — и что же? У вас уже будет книжка. И уйма материала, которым сможете распорядиться по своему усмотрению.

Предложение было заманчивым, Лагутина задумалась. Она ясно представляла себе всю кропотливость и сложность этой работы, но такая работа давала ей возможность вступить на литературную стезю. И материально будет легче. Пока она живет старыми запасами. Одета, обута. И за квартиру не платит. Но так не может продолжаться вечно. Жаль, разумеется, уходить из газеты. Филипас считает ее украшением редакции, носится с ней. предоставляет полную свободу в выборе тем и в трактовке вопросов. Но такой редкой возможности упустить нельзя.

— Не откладывайте в долгий ящик. И начните со стариков, — продолжал Даниленко. — Они могут мно-огое рассказать, но они не вечны, учтите…

— А сроки?

— Дадим два года со дня оформления. До оформления может пройти месяца полтора и больше. Уломать наши финансовые органы… ох как трудно. Но все равно эту штатную единицу я выбью. Так по рукам?