Николай Асанов - Электрический остров

Когда она добралась до больницы, ее не пустили. Орленов находился на грани смерти. Кто-то пытался спасти его, а она ничем не могла помочь. Цветы, кото­рые она принесла, должно быть, выбросили, как только она перешагнула обратно порог больницы.

Весь вечер Марина проблуждала по городу возле больницы, сама похожая на умирающую, так что встречные пугливо отшатывались от нее. Это был са­мый тяжелый из дней ее жизни. И много позже Ма­рина так и не смогла вспомнить, как она вернулась на остров, что было с нею в другие часы обреченной без­деятельности, тоски и ожидания. И только потом она поняла, какое предательство совершила тогда, забыв, что у Андрея, жив он или умер, были еще дела в жиз­ни, оставленные ей в наследство.

2

Известие о том, что Орленов покушался на само­убийство и едва ли выживет, потрясло Бориса Михай­ловича и напугало его. Это было уже нечто очень опасное в той цепи обстоятельств, которые он выковал сам или предвидел до их появления. Райчилин, пере­дававший ему по телефону страшное сообщение, уловил испуганное молчание своего шефа и сердито сказал:

— Вы забываете, что для вас это лучший исход! Умнее он не мог поступить! Ведь на сегодня вас вызы­вали в обком партии…

— Голубчик, пойдите туда один! — плачущим го­лосом попросил Улыбышев. — И как я скажу об этом Нине Сергеевне?

— А ей и не надо ничего говорить! — не скрывая своей злости, ответил Райчилин.

Он сидел в кабинете Улыбышева на острове. Шеф находился в городской квартире, которую Сергей Сер­геевич сам подготовил для его медового месяца. «Этот хлюпик даже не понимает, как шикарно изменились обстоятельства в его пользу, — думал Сергей Серге­евич. — Орленова нет, а без него ни Пустошка, ни Марков не посмеют продолжать борьбу. Теперь корабль Улыбышева крепок, паруса наполнены ветром, только веди его к надежной гавани! А он, кажется, готов даже штурвал своего корабля передоверить другому…»

Однако пышные сравнения, которым Сергей Сер­геевич научился у того же Улыбышева за три года совместной работы, сейчас не радовали. Он слышал прерывистое, учащенное дыхание шефа, слышал его молчание и готов был швырнуть трубку. Но позволить себе это он не мог. Надо было настойчиво внушать Улыбышеву, что ему делать, раз уж штурвал доверен Сергею Сергеевичу.

— Вы можете помолчать несколько дней? — грубо­вато сказал Райчилин. — Я не думаю, чтобы вашу но­вую подругу интересовали дела покинутого мужа. Уж если она и спросит, так только из вежливости. А вы можете ответить, что он закончил свой прибор… Кста­ти, он его действительно закончил, и завтра я пере­дам его в производство…

— А как же обком?..

— Хорошо, я пойду сам, только вам придется, хотя бы для приличия, оставить вашу курочку и уехать сегодня же в колхозы. Причину найти не трудно. Вызов не застал вас, вы были в пути, только и всего!

— Хорошо, хорошо, я уеду! — с облегчением в го­лосе сказал Борис Михайлович.

Райчилин понял: директор так боится сказать Нине о самоубийстве Орленова, что убежит из города не­медленно.

— А, черт с ним! — Райчилин швырнул трубку на рычаг, не заботясь о том, все ли сказал ему шеф.

А Улыбышев, держа в руке противно пища­щую трубку, думал, как же он попал в столь боль­шую зависимость к своему скромному помощ­нику?

События последних дней нагнали на него стран­ную робость. Даже победа над Ниной не давала ра­дости. И вдруг еще — самоубийство!

Измученный неясными подозрениями и злобой на Орленова за то, что тот «сделал это» только для того, чтобы доставить неприятности ему, Улыбышеву, Борис Михайлович был даже рад выехать в колхозы. Райчи­лин, несомненно, найдет нужные слова, чтобы объяс­нить его бегство приличным образом. Для себя же он оправдание нашел быстро: он не любил покойников, никогда не ходил на похороны, обойдутся без него и на этот раз. А если он в чем-то и виноват перед по­койным, так сама трусость Орленова, — а иначе само­убийство воспринять нельзя, — вполне оправдывает действия такого сильного человека, как Борис Михай­лович Улыбышев. Но Нину он не оставит, неизвестно, как она поступит, если вдруг узнает о смерти мужа. И в половине дня Борис Михайлович вместе с Ниной ехал в дальнюю дорогу, нетерпеливо гоня машину, как будто там, куда он стремился, его ждало полное успокоение.

Отправив директора, Райчилин почувствовал себя свободнее. Присутствие шефа было опасно. С характе­ром, склонным к истерии и самообвинению, Борис Михайлович мог наговорить черт знает что и по­губить все дело. Самоубийство Орленова, которое было так на руку Сергею Сергеевичу, для Улыбышева могло стать роковым. Кто знает, не отказался ли бы шеф от своей затеи с трактором под влиянием этого возбуждающего события? И Сергей Сергеевич со спо­койной душой и уж, конечно, с большим умением при­нялся вершить дела филиала…

Прежде всего он позвонил в больницу. Сведения были неутешительны: Орленов был еще жив, но никакой надежды на спасение его не было. Прилично по­вздыхав в трубку, Райчилин позвонил Горностаеву и попросил его навестить больного от имени обществен­ности, как только Орленов поправится, а если он умрет, то подумать над тем, как его прилично похоро­нить. Он с удовольствием выслушал возмущенную реплику Горностаева: «Не вы ли с Улыбышевым по­могли ему придумать это идиотское самоубийство?» — и положил трубку. То, что версия о самоубийстве рас­пространялась по острову, было полезно для дела. Че­ловек, павший столь низко, что покушается на само­убийство, всегда вызывает возмущение. Вот и Горно­стаев возмущается поступком Орленова, значит в обкоме секретарь парторганизации не поддержит кри­тику Орленова и его друзей в адрес создателей трак­тора. Представление о тракторе как о своем детище окончательно растрогало Сергея Сергеевича, и он с удовольствием попросил подобрать ему данные об испытаниях машины, чтобы показать их Далматову.

Райчилин сидел в просторном кабинете директора, с удовольствием замечая, как почтительны к нему под­чиненные, и сознавая, что, в сущности, у него теперь больше прав на этот кабинет, чем у Бориса Михайло­вича. Кем был бы Улыбышев без его помощи, тонких советов, дружеского участия? Жалким изобретателем-неудачником! Не будь Орленова, нашелся бы другой критикан, Улыбышев не умеет обезвреживать людей. Для этого надо обладать сильным характером, высо­ким знанием интриги. А Борис Михайлович вел себя как мальчишка! Отбить жену у ближнего своего, на это он еще способен, а защитить самые кровные свои интересы — он еще мальчик! И Сергей Сергеевич с чувством собственного достоинства подумал о том времени, когда именно он станет здесь настоящим хозяином. До этого назначенного им самим срока осталось уже немного.