Николай Асанов - Электрический остров

Однажды она встретила в приемной Пустошку. Инженер тоскливо сидел на белой скамье, услышав такой же ответ, какой ежедневно слышала Марина. Как видно, он не верил тому, что услышал. Федор Си­лыч сидел склонившись, словно надеялся рассмот­реть на кафельном полу свое отражение, как рассмат­ривают его на поверхности тихой воды. Он не заметил Марину, пока она не села рядом. Равнодушно ото­двигаясь, чтобы дать ей место на скамейке, он на мгновение поднял глаза и вдруг вскочил на ноги:

— Марина Николаевна! Что там у вас произошло?

Ее не обидело, что он даже не поздоровался с нею.

Она сразу почувствовала нестерпимое волнение, кото­рое сжигало его, и коротко рассказала о происшедшем в то страшное утро.

— Что же, несчастный случай? — спросил инженер.

Ей очень хотелось высказать ему свои подозрения, но она помнила слова следователя и только кивнула головой:

— Да! Может быть!

Он опять недоуменно уставился в пол, будто ему не нравилось то, что он там увидел.

Она вспомнила, что Пустошка приходил к Орленову, что у них было общее мнение о работе Улыбышева, и спросила:

— А как вы?

Он недоуменно взглянул на нее,

— Ну, как с тракторами?

— Ах, вот вы о чем… — он пожевал губами, сооб­ражая, стоит ли говорить, потом сказал:— Тракторы выпущены. Проходят производственные испытания в колхозах.

— Как же так, — вдруг обиделась Марина, — ведь Андрей Игнатьевич…

— Что Андрей Игнатьевич? Он заболел, и все…

— Но вы… вы… Ведь вас вызывали в обком!

— Я, Марина Николаевна, тихий человек… — Пустошка сказал это с усилием, и она поняла, что ему трудно признаваться в своей слабости. — Один я, понимаете, в поле не воин…

— Вы могли позвать меня. Объяснить. Я работала вместе с Андреем Игнатьевичем.

— Я пробовал позвонить вам…

Она вспомнила, что все эти дни не подходила к те­лефону. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Осо­бенно с начальством. Если она начальству понадобит­ся, ее разыщут и без телефона. Но сказать об этом было так же стыдно, как и Пустошке признаться в своей слабости. Она промолчала.

— Что же будет теперь?

— Не знаю. Из района сообщают, что машины ра­ботают хорошо. Может быть, мы ошибались. Подо­ждем, пока Андрей Игнатьевич выздоровеет.

— А если он не выздоровеет?

Пустошка испугался, лицо его побледнело.

— Не говорите так.

Он торопливо распрощался и вышел. Она посидела еще несколько минут, пока няня, пропахшая карболкой сухонькая старая женщина, не заворчала на нее:

— Ходят и ходят! Покоя от них нет! Бессознатель­ный он, а вы и вовсе без сознания! То одна, то другая! Вот пойдет на поправку, тогда приходите хоть с цве­тами, хоть с конфетами! А что так-то тут сидеть? Это вам не парк отдыха.

До Марины сначала не дошло, что няня говорит не только о ней. Потом она выпрямилась, взглянула на нее и спросила:

— А кто еще ходит?

— Откуда я знаю? Каждая женой называется. Совсем нет у людей приличия. Хоть бы перед смер­тью-то постеснялись. Человек не живет, не умирает, чего же его делить?

На глазах у Марины выступили! слезы стыда и негодования. Она делила с кем-то Андрея? Нет! Она ни с кем его не делит! Она ни на что не претендует! Она приходит к другу!

На няню ее слезы не произвели впечатления. У нее был устоявшийся взгляд на эти визиты. Протирая ка­фельный пол большой мокрой шваброй, она согнала Марину со скамейки, продолжая ворчать:

— Одна придет, от цветов не продохнешь, другая придет, все больные конфетами объедаются! А взять в толк, что больному только покой нужен, не могут…

Марина не приносила конфет. Значит, Нина тоже знала обо всем. Но зачем же она ходит?

А зачем ходит сама Марина? Зачем приходил Пу­стошка? Что произошло бы, если бы Андрей вдруг, чудом, выздоровел, пожелал бы увидеть Марину или Пустошку? Что они могли сказать ему? Что они бес­покоились о состоянии его здоровья? Но разве боец, очнувшись после ранения, спрашивает о том, кто ин­тересовался его здоровьем? Он прежде всего спросит, чем окончился бой, в котором его ранили…

Это была такая страшная мысль, что Марине почу­дилось, будто она видит спрашивающие глаза Андрея. А что могут ответить она и Пустошка? Что Улыбышев победил?

«Значит, — спросит Андрей,— если бы я умер, то никому не было бы дела до той борьбы, которую я вел?» А если он действительно умрет? Тогда окажется, что люди, которые довели его до смерти, останутся безнаказанными? Они будут наслаждаться своим успехом, будут, может быть, с усмешкой вспоминать о человеке, который пытался поймать их за руку, когда они шли своими кривыми путями к успеху, и радо­ваться тому, что этот человек вовремя умер. Вот что произойдет, если и Марина отступится от Андрея, как отступился Пустошка…

Это были страшные мысли. Они навевали тоску, от них становилось холодно на душе. А что могла сде­лать Марина?

И она сказала себе — все!

В этот день она не стала ждать конца приема. Из больницы она поехала на квартиру Андрея.

Пустая половина дома пугала пыльной мутноватостью закрытых окон и мертвой тишиной. Марина знала, что ключ от квартиры Орленовых хранится у Веры. Вера удивленно пожала плечами на вопрос о ключе. Марина торопливо объяснила, что ей нужно просмотреть записи Андрея по его приборам. Вера прошла вместе с ней в пустые и уже пропахшие за­тхлым, нежилым запахом комнаты.

Со стороны это могло бы выглядеть кражей, но Марина знала, что пришла за завещанным ей наслед­ством. В первом же ящике стола она увидела папку с надписью: «Трактор Улыбышева».

Не стесняясь, Марина наскоро перелистала бу­маги. В папке были отдельные страницы замечаний, чертежи Пустошки, копия докладной записки в об­ком. И она вдруг с уверенностью подумала, что если бы Улыбышев знал об этих бумагах, он попытался бы украсть их….

Эта странная мысль все поставила на свои места. Да, Улыбышев был вором. Ведь он уже украл жену Орленова и даже его жизнь, что ему стоило совер­шить и квартирную кражу со взломом? Ошибка Улы­бышева заключалась только в том, что он считал Ор­ленова единственным человеком, способным бороться с ним. Но это неверно! Не может у нас в науке быть такого положения, чтобы вор мог свободно насла­ждаться украденным покоем! Что из того, что Орле­нов выбит из боя, есть еще тысячи других людей, ко­торые станут продолжать борьбу. Что из того, что Пустошка временно отошел? Но где-то там, в районе испытаний, Марков. А здесь Марина. И в тот день, когда Орленов спросит: «Что вы сделали, чтобы по­мочь мне в моей борьбе?», они ответят: «Мы сде­лали то-то и то-то…» И он поблагодарит их как товарищей по оружию.

Она не сказала Велигиной ни слова о своих горь­ких и в то же время гордых мыслях. Вера уже давно устранилась из борьбы, она объявила себя нейтраль­ной. Но нейтральной была и Марина, пока не поняла, что нейтралитет тоже может быть одним из видов предательства. Зато уж теперь она никогда не будет нейтральной в любой борьбе против ловкачества, хитрости, подлости и подлога.