Николай Асанов - Электрический остров

Впрочем, пора унять свой гнев. Вспоминая знаме­нитого цитатчика Улыбышева, можно бы сказать: «Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав!» Ор­ленов заслужил всё: и помощь друзей и любовь хоро­шей девушки. Он не стал пускаться в сделки со сво­ей совестью, а вот о нем, Башкирове, этого не ска­жешь! Он, Башкиров, готов был, пожалуй, и упрятать в воду все концы, лишь бы не пострадала честь мун­дира. Так нет же! Пусть мундир страдает! Лишь бы душа была чиста. И что это за наука, если в ней нельзя сказать правдивое слово? Коли уж Орленов посмел сказать это, что же должен сказать Башкиров, его учитель? Георгию Емельяновичу запомнился недо­верчиво-недоуменный взгляд ученика, брошенный на прощанье.

Когда он встал из-за стола, его позиция была ясна, сердце спокойно. Нелегкую ношу возложил на его плечи Орленов, но надо ее нести, иначе стыдно назы­вать себя учителем и руководителем молодежи. Ведь от него ждут правильных поступков и многие по нему выверяют линию своего поведения.

3

Заседание Ученого совета началось несколько не­обычно.

Большой зал был переполнен. Встревоженные из­вестием о чрезвычайном заседании, пришли и те уче­ные, которые давно уже забыли о том, где и в каких именно советах они состоят членами, и вспоминали об этом разве что в день получения гонорара, полагав­шегося им даже за их великолепное отсутствие. Все места были заняты — собрались и приглашенные и незваные. Обращали на себя внимание журналисты, сбившиеся тесной стайкой в ложе и обсуждавшие вопрос, какие такие новости может преподнести ди­ректор института после вчерашнего триумфального заседания.

Улыбышев пришел вместе с Ниной. Если он и знал, что снова придется вступить в бой, то ничем этого не выдавал.

Райчилин отсутствовал — это заметили только сотрудники филиала, потому что на фоне знаменито­стей, собравшихся сегодня в зале, не трудно было и затеряться.

Орленов стоял, окруженный своими спутниками, в комнате президиума и глядел через распахнутую дверь в зал заседания, где шумно рассаживались го­сти. Улыбышев и Нина сели в первом ряду и это тоже было показательно.

— А он и не думает сдаваться! — проворчал Гор­ностаев. — Ну, Андрей Игнатьевич, трудно тебе при­дется!..

— И вам тоже! — отшутился Орленов.

Он следил за тем, как Улыбышев, склоняясь к Нине, что-то говорил ей, а она отрицательно покачи­вала своей гордой головкой. Но вот на лице ее появи­лась болезненная гримаска, она согласно кивнула и встала. Орленов подумал, что Улыбышев послал ее на разведку. Сейчас Нина появится здесь…

Он не знал, хочется ли ему снова видеть ее рядом, но на всякий случай отошел в сторону, предоставив Горностаеву, Пустошке и Чередниченко одним ре­шать сложный вопрос, кому после кого выступать. Было ясно, что Улыбышева не собьешь одним ударом, придется говорить всем. Первым выступит Орленов, а затем уже остальные, в том порядке, какой они сей­час выработают.

Чередниченко проводила его глазами и одобри­тельно кивнула: пусть обдумает свое выступление.

Андрей ждал. Долго же Нина стоит за дверью в коридоре! Еще так недавно она ожидала его там, когда он, после защиты диссертации, принимал по­здравления коллег. Он никак не мог вырваться к ней. А теперь она стоит, боясь подойти к нему и боясь не подойти, потому что обязана выполнить чужую волю. И он почувствовал даже облегчение, когда узкая дверь комнаты президиума открылась и Нина вошла, ища его глазами.

Он ничем не хотел помочь ей, но, увидав ее рас­терянные глаза, побледневшее, несмотря на смуглоту, лицо, невольно сделал шаг вперед, и она оказалась рядом раньше, чем он придумал, как ее встретить. Впрочем, она тоже не знала, с чего начать, и не­сколько мгновений молчала, теребя в руках крохот­ный носовой платок. «Еще расплачется!» — непри­язненно подумал Орленов, и от этой неприязни, при­шедшей внезапно, ему стало легче.

— Как же ты теперь живешь? — спросил он вме­сто не идущего с языка приветствия.

— Хорошо, — ответила она, не поднимая глаз.

— Вы остановились в гостинице или в нашей квар­тире?— спросил он, хотя у него не было никакого желания заходить в их бывшую совместную квартиру, свидетельницу многих радостей.

— В гостинице, — ответила она.

Андрей замолчал. Теперь Нина подняла глаза. Он заметил в них странную жалость — так смотрят на неизлечимо больного человека, на инвалида. Она уловила, что он понял ее взгляд, и торопливо сказала:

— Ты очень плохо выглядишь. Что же она не заботится о тебе?

— У меня нет ее! — жестко сказал он.—Но ты выглядишь отлично. Как видно, он о тебе заботится лучше, чем я…

— Перестань! — взмолилась она. И, должно быть, вдруг вспомнив, зачем пришла сюда, торопливо ска­зала: — Когда ты перестанешь преследовать его?

— А я его не трогаю, — холодно сказал Орле­нов. — Сам по себе он для меня мало интересен. Меня занимает его неправильная позиция…

— Но он же включил тебя в список соавторов!

— Милая моя, никакой премии не будет!

Он пожалел, что сказал это. Лицо Нины как будто вылиняло, стало бескровным, худым. Никогда Орле­нов не думал, что человек может так измениться от одного слова. Уже не испуг, а самый натуральный страх был в ее глазах. Она с трудом смогла разжать губы:

— Что ты хочешь сказать?

— Я бы посоветовал тебе уйти с заседания,— тихо сказал он, не отвечая на вопрос. — Оно посвящено Улыбышеву, и боюсь, что будет неприятно его друзьям…

Он хотел избавить ее от унизительного зрелища, когда любимый человек будет лгать, изворачиваться, дрожать.

Нина вдруг гордо подняла голову и сухо сказала:

— Спасибо за совет! Я никогда не была преда­тельницей!

А по отношению ко мне? — еще тише спросил он.

Лицо ее неестественно покраснело, она хотела что-то ответить, но в это время к ним подошла Чередни­ченко.

Остановившись в двух шагах от них, не здороваясь, даже как бы не замечая Нину, она строго сказала:

— Андрей Игнатьевич, Горностаев хочет передать вам документы!

Горностаев махал рукой с противоположной сто­роны комнаты. Орленов еще раз взглянул на Нину, но она глядела только на Чередниченко — долго, не отрывая глаз, страстно, ненавидяще. И Андрей ото­шел, так и не поняв, почему и за что она так ненави­дит эту девушку?

…Члены Ученого совета усаживались за стол. Гор­ностаев передал Орленову свои бумаги, которые, как понял Андрей, нужны были только для того, чтобы оторвать его от Нины. Неужели друзья так не верят в его силы и намерения? Но, увидев, как Нина, с гордо поднятой головой и сухим, раздражающе непроница­емым лицом, снова входит в зал и садится рядом с Улыбышевым, он безмолвно поблагодарил своих дру­зей. Он жалел ее, а в эту минуту жалость была опасна.

Башкиров, хмурый, потемневший, прошел мимо Орленова на председательское место. За весь день он ни разу не заметил Андрея. Это было простительно — директор болезненно переживал историю с проте­стом. Но мог бы он хоть взглядом показать, что со­чувствует Орленову, что поддерживает его?