Виктор Потанин - Пристань

В окно рвутся пригороды, и снова люди, люди, как много их! Но я думаю только о ней, о них двух, о том утре.

Аля приехала утром. Мы только что собрались к Марусе, сидели за чашкой чая. Бабушка уже дремала над блюдцем, нос у ней разбух и вспотел, а глаза закрыты. Мать с улыбкой смотрела на Нюру. Матери нравилось, что Нюра веселая, что ей все нравится в деревне и что пообещалась она прожить у нас еще целую неделю, чтоб надышаться воздухом на весь год. И только Нюра блюдце опрокинула кверху донышком — напилась, мол, хватит, как в ограде Дозор залаял, и мать подошла к окну. Потом сказала дрогнувшим голосом:

— Кажется, Аля приехала.

И я кинулся к двери. Не помню, как оказался в ограде. От ворот навстречу мне, покачиваясь на больших каблуках, шла виноватая и счастливая Аля. Я остановился, как слепой стою, а она тихо сказала: «Вот и снова я...» До сих пор не знаю, что она хотела сказать, — может, то, что, опять, мол, приехала и рада этому, может, просто вырвались самые первые слова. Я взял у нее сумку. Аля за мной двинулась. С крыльца медленно и осторожно спускалась мать. Аля увидела ее и сразу остановилась. Мать тоже замедлила шаг, и глаза у ней стали больные, усталые. И вдруг Аля весело шагнула вперед, и мать сразу протянула ей руку. Аля крепко ее пожала и улыбаться не перестает. На крыльцо вышла бабушка. Посмотрела на гостью из-под ладони.

— Здорово живешь, Алентина!

— Здравствуйте, бабушка, — ответила очень громко Аля и радостно вбежала на крыльцо, но первая в дом не вошла, а дождалась нас. Улыбались мать, бабушка, мне тоже стало хорошо, весело, только Аля внезапно нахмурилась: видно, услышала в доме чьи-то вздохи и теперь мучилась, кто там, что за чужой человек. Вошли в избу, там возле стола стояла Нюра наизготовке и сразу уставилась на гостью. Даже не моргает. Аля испуганно оглянулась, остановилась сразу, и мать, желая подбодрить, взяла ее за плечо и подтолкнула к горнице.

— Это няня Васина. Приехала издалека.

— Няня-то няней, а че не знакомишь? — вдруг обиделась Нюра, и мы растерялись. Но выручила всех сама Аля: протянула Нюре ребром ладошку и громко сказала:

— Меня зовут Аля. Я — Васин друг...

— Поди, не друг, не парень ведь, — простодушно удивилась Нюра, но гостья ее не поняла и засмеялась:

— Вы скажете...

Нюра замолчала, и в те секунды внимательно оглядела Алю. И тем последним, самым точным чутьем я понял, что Нюре не понравилось ни Алино платье выше колен, ни волосы, исчерненные в парикмахерской, ни губы, тронутые прозрачной помадой, не понравились и ресницы, чуть длиннее обычных — все это нисколько не тронуло Нюру. Она усмехнулась, вошла в горницу, как посторонняя. И как только вошла — устроилась на диване и затихла. Аля села на стул поближе к столу и взглянула на меня вопросительно: мол, что теперь, о уем говорить, и, не дождавшись поддержки, начала первая:

— Ну вот... Как я устала.

— От че устать-то? Не пешком шла, а везли, — включилась бабушка и вздохнула. В ограде надрывался Дозор. Бабушка проворчала не к месту: — Своди, парень, в бор собаку-то. Да отпусти, пусть походит подоле, а то на цепи вся сдурит. Привяжи вас, дак...

Но никто к ней не подговорился. И опять в горнице тихо. Мать на кухню ушла и спряталась в заботы о самоваре, о завтраке, о вилках, о ложках и была рада, что есть возможность спрятаться, уйти в эти заботы. Тихо. Только Дозор лает. Но вот Нюра подала голос:

— Тимофеевна, я к Марусе? — и, не дождавшись ничего, сама себе приказала: — От гостей-то нельзя уходить.

И снова тихо.

— Ну че вы как не подоены? — сказала бабушка и стала подниматься со стула, чтоб уйти в свою комнатку спать. Поднялась и ушла — Аля взглянула на меня внимательно, и у нее дрогнули ноздри. Я знал, что еще миг какой-то — и она разревется. И словно чувствуя, словно желая помочь мне, из кухни пришла мать и спросила гостью, как ни в чем не бывало:

— Поди, есть сильно хочешь?

— Нет, что вы! Нисколько.

— Сейчас, сейчас, потерпи.

— Ладно, — согласилась враз Аля, и я улыбнулся.

Бабушка из своей комнатки приказала матери:

— Ты, девка, винцо бы на стол выставила. Может, эта сношкой придется, так поближе знакомься...

У матери сразу щеки вспыхнули, стало ей стыдно, мучительно, хоть убегай куда. И я это чувствовал и не знал, чем помочь. Но Аля уже глядела на меня победительно: смотри, мол, чего они надо мной вытворяют, а ты еще звал приезжать. Но выручило вино. Как только мать достала бутылку с портвейном, все в миг оживились, прорвалась плотника, и побежал ручеек, побежал — и повеселела Нюра, и мать повеселела, а бабушка заскрипела кроватью — стала собираться к нам, и Аля тоже удивленно огляделась по сторонам, и в глазах ее схлынула льдинка, и сразу свободно закинула ногу на ногу, видно, в предчувствии вина, разговоров, и я уже чувствовал, слышал, как она хотела сказать мне, только одному мне доверить: «Васенька, можно я сейчас хоть немного поболтаю, так хорошо иногда — просто посидеть и поболтать».

А за столом делалось все шумней и счастливей, — и так запахло в нашей горнице шумной компанией, общежитием, что мне тоже не терпелось налить вина. И Але не терпелось. Ободренная вниманием, возбужденными голосами, она уже сбегала к умывальнику и помыла руки, уже достала из сумки розовую кофточку и кинула ее небрежно на плечи, и сразу стала прежней, родной и понятной, но я еще не хотел в это верить, боясь вспугнуть, разбить этот мостик; но мать уже смотрела на Алю как на давно знакомого человека, давно родного. И Аля сразу поняла это и была матери благодарна, а может быть, тогда усложнял я, может быть, все было проще, может, Аля ни о чем таком и не думала, не подозревала, о чем думал один я, один только я, может, просто обрадовалась вину, разговорам, возможности показать свою красоту. А на стол уже приехал рыбный пирог с конфетами, и чайные чашки, и рюмки, и мне хотелось выпить сейчас же и обвязать всех какой-то внезапной клятвой, чтоб все вспомнили, что собрались тут близкие, такие близкие, что больше некуда, что нужно любить друг друга, беречь, и чтоб навечно эта любовь. Аля взглянула на бабушку весело, глаза опустила, потом опять взглянула и засмеялась:

— У вас нет кошек? Так люблю...

— Че-о? — не услышала бабушка и повернула к ней ухо.

— У вас есть кошки? — спросила опять Аля, взглянула на меня, и я засмеялся, и все шумно задвигались за столом.

— Целых три. Два кота, одна кошечка — работница. И детей носит и мышек считат, — сказала бабушка, и мне стало еще лучше, счастливей, вот и бабушка говорит с Алей, значит, признала ее, приняла за свою.

К Але пододвинулась Нюра, и сразу — в наш разговор:

— У меня в Грачиках кот был, так добро цыпушек имал. Принесет во рту — кушай, хозяйка.