Иван Слободчиков - Большие Поляны

Стенникова поняла бесполезность дальнейшего разговора со Степочкиным, вышла от него, постояла в коридоре, подумала: не зайти ли к Акимову, поговорить о деле Уфимцева, может, снимут вопрос с сегодняшней повестки. Но Степочкин сказал ей, что еще какие-то дела Уфимцева подлежат разбору на бюро, и она не решилась идти к секретарю парткома.

После, вернувшись из банка и находясь в приемной секретаря парткома, дожидаясь вызова на бюро, она пришла к убеждению, что сегодняшнее разбирательство для Уфимцева может окончиться очень плохо. Это подтверждало и присутствие в приемкой Векшина с Васьковым.

Их не вызывали — не было Уфимцева.

Но вот в приемную вышел хмурый, чем-то недовольный Степочкин.

— Товарищ Векшин и Васьков могут ехать домой. Освобождаются от бюро, — сказал он. — А ты, Стенникова, жди, вызовем.

Анна Ивановна видела, как тяжело, неохотно поднялся со стула Векшин. Он был в явном замешательстве.

— Что значит — освобождаются? — обиженно спросил он. — Вы же сами, Василий Васильевич, говорили мне...

— Это не мое решение, — прервал его сердито Степочкин и посмотрел невольно на Стенникову. — Ваши заявления в деле, без вас разберемся. Поезжайте домой, к своим обязанностям.

Векшин недовольно отвернулся от Степочкина, поглядел на безмолвного, присмиревшего Васькова, надел шляпу и пошел из приемной. Васьков последовал за ним, скромно держа у груди свою белую фуражку. Степочкин проводил их взглядом и, повернувшись к Стенниковой, приказал:

— А ты сиди. Как подъедет Уфимцев — доложишься.

После ухода Векшина и Васькова Стенникова ощутила некоторое облегчение, даже маленькую радость, словно ей сделали подарок, которого она не ожидала. Но, поразмыслив, пришла к заключению, что радоваться еще рано: Степочкин говорил о каких-то заявлениях Васькова и Векшина, а что в них — она не знала. И тревога за судьбу Уфимцева вновь овладела ею.

Время шло, а Уфимцев не появлялся.

На стенных часах пробило пять раз, когда из кабинета вышел Пронин, директор Малаховского совхоза. Он торопливо прошагал через приемную, и вскоре Стенникова услышала шум отъезжавшей машины.

Немного погодя в приемной появился прокурор, следом за ним Пастухов; оба молча прошли в коридор, и Стенникова предположила, что на бюро объявлен перерыв. Но вышедший вскоре Степочкин сказал ей о другом:

— Вот из-за недисциплинированности твоего Уфимцева сорвано заседание бюро. Перенесено на завтра, на десять часов утра... Смотри, никуда не отлучайся. Утром, к полдесятому должна быть здесь.

Не мот он ей оказать, что только сейчас имел неприятный разговор с Акимовым. Злой, недовольный срывом бюро, к тому же вновь разгоревшимся спором с Пастуховым, он не удержался от упреков Степочкину, обвинив его в безответственности. «Ты же первый поддержал требование Пастухова созвать скоропалительное бюро, — говорит Акимов. — Причем сам вызвался обеспечить явку. Где же эта твоя обеспеченность? Кого не надо — пригласил, а Уфимцев где? Вдруг он и завтра не появится? Есть у тебя уверенность, что бюро и завтра не сорвется?» «Не сорвется», — заверил его Степочкин, тут же решив ехать и разыскать Уфимцева, доставить на бюро. «Ну смотри, — только и сказал на это Акимов. — Если подведешь, поблажек от членов бюро не жди».

Члены бюро парткома вновь собрались, как и было намечено, к десяти часам утра. Не явился только Пронин, уехавший вчера к себе в совхоз.

Виновник события, оторвавший от дел ответственных работников района, Егор Уфимцев сидел уже в приемной. Он в хорошем костюме, но и пиджак, и брюки, и черный галстук измяты, — видимо, ночная возня с мешками не пощадила его костюма, а переодеться не было времени: Степочкин торопил. Кто-то из женщин, бывших на току, почистил голичком пиджак председателя, повыбивал пыль — этим все и ограничилось. Уфимцев даже позавтракать не успел и сидел сейчас голодный, невыспавшийся и, кажется, безразличный ко всему, что тут происходило, словно все это — и приход членов бюро, и деловая беготня работников аппарата парткома — касалась не его, а кого-то другого.

Стенникова с тревогой наблюдала за Уфимцевым, видела его вялым, равнодушным и удивлялась: перед ней был другой Уфимцев, не тот, которого знала. Ей так хотелось взбодрить его, вызвать к жизни, заставить взглянуть со всей серьезностью на предстоящее обсуждение его дела, но подходящего момента не представлялось — в приемной все время находились люди.

Проходившие через приемную члены бюро настороженно посматривали на председателя колхоза, молча кивали Стенниковой и уходили. Лишь Торопов, председатель райисполкома, задержался. Увидев Уфимцева, он весело крикнул:

— А-а, появился, пропащая душа! Теперь держись, дадим тебе прикурить.

— А я некурящий, — попытался отшутиться Уфимцев, вставая и подавая ему руку.

— Ничего, мы научим. Для того и щука в море... Так ведь, Анна Ивановна?

Стенникова зарделась, как девушка, — велико было желание поговорить с Тороповым, пользуясь его очевидной благосклонностью к Уфимцеву.

— Михаил Иванович, есть другая пословица: не мудрено голову срубить, мудрено приставить. А и рубить — так было бы за что!

Торопов засмеялся, погрозил ей пальцем:

— Ох, и адвокат вы, я посмотрю? А все же о щуке вам забывать нельзя. И о карасях, которые дремлют.

— На Руси не все караси — есть и ерши, — опять пословицей ответила Стенникова.

— Вот и посмотрим, кто вы — ерши или караси, — сказал, посмеиваясь, Торопов, входя в кабинет секретаря парткома.

Вскоре вызвали и их.

Войдя, Уфимцев окинул взглядом членов бюро, сидевших за столом, предназначенном для заседаний, застыл на миг в нерешительности, поглядел выжидательно на Акимова.

— Садись, — Акимов кивнул головой на конец стола. — Забыл, куда садятся люди твоего положения?

— Не приходилось, — ответил, улыбаясь, Уфимцев. — Первый раз в жизни.

Он сел, покорно опустил руки на колени. Стенникова уселась за его спиной у стены. Акимов посмотрел на них, сдвинув брови, постучал карандашом по настольному стеклу, хотя никто не нарушал порядка, все молчали.

— Сначала расскажи, товарищ Уфимцев, почему не явился вчера на бюро? Может, вызова не получил?

Члены бюро уставились на Уфимцева, он неторопливо встал.

— Некогда ему было, — поспешил за Уфимцева ответить Степочкин, — зерно колхозникам раздавал.

— Какое зерно? — спросил Акимов.

— Разное. И пшеницу, и овес... Перепугался, что заставят сдавать зерно государству, вот и... Всю ночь по домам развозили, в амбарах подчистую замели. Говорят, сам у весов стоял, даже мешки таскал, торопился до утра управиться.

— А я что говорил? — возбужденно, рвущимся от нетерпения голосом произнес Пастухов, поднимаясь за столом. — Говорил, что Уфимцев — человек политически незрелый, что он в своей работе противопоставляет колхоз государству. Кое-кто из членов бюро оспаривал это, — и он покосился на Торопова, — но думаю, настоящий случай заставит их переменить свое мнение, отнестись по-партийному к антигосударственным поступкам коммуниста Уфимцева.