Иван Слободчиков - Большие Поляны

— Давно в лесном поселке не был, появились просьбы, жалобы. Придется посидеть денька два... Ну, бывайте здоровы.

И он ушел. Стенникова подошла к окну, проследила, как Шумаков отвязывал лошадь, как легко вскочил в седло и поехал крупной рысью от ворот.

— Вот бы нам такого в колхоз, — вздохнул за ее спиной Уфимцев, — Это был бы зампред, не чета Векшину.

Стенникова отошла от окна, присела к столу председателя. Уфимцев был в том же костюме, что и на бюро парткома, только теперь без галстука. И костюм все так же помят, как и тогда, перепачкан чем-то. «Плохо ему все-таки без жены», — подумала она. Подумала и решила сходить сегодня под вечерок к Ане — надо выполнить просьбу Акимова.

— Говорила я сейчас с Векшиным... Сказать откровенно, только время зря потеряла. Никакие убеждения на него уже не действуют.

— А убеждать его и не надо, Анна Ивановна. Проверить все его действия, все его провокационные вылазки против решений правления и поставить вопрос на партийном собрании. Пусть коммунисты дадут оценку его поведению.

— Ну хорошо, — сказала Стенникова, — мне съездить в Шалаши недолго, не трудно собрать и заявления на него, как он собирал их на вас, хотя, кстати говоря, Векшин и сам не отказывается от своих разговоров с колхозниками в Шалашах. Уверена и в том, что коммунисты колхоза осудят его поведение. Но что это даст? Успокоит ли это Векшина и его друзей? Думаю, нет. Наоборот, кое-кто поймет, что это месть с нашей стороны за письма в партком, в ЦК. Говорят, письмо в ЦК подписали тридцать человек. Разве они будут молчать? И опять пойдут во все стороны письма и жалобы, и кто знает, кого пришлют с проверкой, может такого, что понастырнее окажется Василия Васильевича.

Уфимцев перестал ходить, сел на стул.

— Что же вы предлагаете?

— Надо дождаться результатов на письмо в ЦК. Вероятнее всего, кто-то должен к нам приехать, проверить — из Москвы или из области — я не знаю, но коллективное письмо из колхоза там без ответа не оставят. Вот тогда, после проверки, и решим, что делать.

— Как же так, Анна Ивановна? — Уфимцев горестно развел руками, потом сжал кулаки, прижал их к груди. — Сколько еще можно терпеть от этого человека? Боюсь, у меня не хватит выдержки, и я когда-нибудь сорвусь, наломаю дров, если он будет мешать мне и дальше.

— Не сорветесь, в вас-то я уверена. Да и колхозники не пойдут за ним, чего его уж так опасаться?

Уфимцев зажал рот горстью, облокотился на стол, задумался. Долго сидел, глядя в окно, за которым стоял серенький денек осени, с тучками на небе, с голыми деревьями в палисадах. Стенникова ждала, наблюдала, как тяжело давалась председателю эта вынужденная обстоятельствами отсрочка.

— Черт с ним, пусть живет, — наконец произнес он.

Все это время Груня жила в большой тревоге за судьбу Егора.

Когда Уфимцев вернулся из Колташей, она не удержалась, решилась наутро сходить к Стенниковой. Она не стала дожидаться прихода Анны Ивановны в контору, пошла к ней на квартиру. Груня понимала, что поступает неразумно — беспокоит пожилого человека, может, еще не отдохнувшего как следует после поездки, но в контору пойти не могла: ей не хотелось встречаться с Уфимцевым, не хотелось, чтобы он, увидев ее, подумал, будто она опять ищет с ним встречи. Хотя, по правде сказать, никого ей так не хотелось видеть, как Егора.

Она поднялась пораньше, еще до рассвета, подоила корову, выгнала ее в стадо и, оставив матери подойник с парным молоком, пошла к Стенниковой.

Анна Ивановна жила почти рядом, через два дома. Стоило только пересечь улицу, подойти к крытому щепой домику на два окошка, где она квартировала у одинокой, глуховатой старухи Сидоровны.

Груня открыла калитку и тут же увидела Анну Ивановну, одетую в просторный фланелевый халат. Она стояла с тазом в руках — кормила кур возле старой и низенькой погребицы, заменявшей хозяевам амбар. Сизые голуби летели на двор со всех сторон, присаживались к курам, не боясь хозяйки, торопливо склевывали зерна с земли.

— Пойдем в дом, — обняла она Груню за талию, — на дворе холодно.

Они уселись у стола: одна — радостно улыбаясь гостье, другая — смущаясь своего неуместного визита.

— А я знаю, зачем ты пришла, — сказала Анна Ивановна. — Пришла узнать, как решилось дело с Егором?

Груня несмело кивнула головой, подобрала волосы под шаль, с тревогой уставилась на Стенникову.

— Хорошо решилось дело, Груня. Я и не ожидала, как хорошо! Правда, наказали Егора, но не за это... не за семейную неурядицу.

— За что же тогда его наказали? — еще не веря словам Анны Ивановны, спросила Груня, хотя все так и всколыхнулось в ней, заколотилась радость в груди.

— Да так, можно сказать, не за что, — уклонилась от прямого ответа Анна Ивановна. Не могла же она рассказывать Груне о том, что происходило на бюро, а без этого непонятны были бы причины наказания Уфимцева. — За хозяйственные упущения...

Анна Ивановна не успела досказать, как Груня вдруг засмеялась — весело, безудержно.

— Ой, как я рада, Анна Ивановна, кто бы только знал! — воскликнула она и, сорвавшись с места, подбежала к Стенниковой, обхватила ее и крепко-крепко прижала к себе.

— Отпусти, задушишь, дурная! — смеясь, отбивалась от нее Анна Ивановна, довольная тем, что еще одной радостью на земле стало больше. — Оставишь колхоз без бухгалтера.

Груня отпустила ее и, тяжело дыша, не скрывая счастливой улыбки, уселась напротив.

— Хороший ты человек, Груня! — прорвалось у Анны Ивановны то, что копилось уже давно, да как-то не было случая высказать. — Хороший... Да вот судьба у тебя, видишь, какая. Кто в этом виноват — не хочу сейчас разбираться, только могу посоветовать: надо тебе работать. Работа — радость для человека, с ней и горе забывается. А там, глядишь, и жизнь повернется по-другому. Ты еще молодая, счастье еще улыбнется тебе, не пройдет мимо.

— Нет, Анна Ивановна, насчет счастья — вряд ли, мне в это трудно верится... А вот насчет работы — сама понимаю, век на иждивении отца-пенсионера жить не будешь. Разве уехать куда-нибудь?

Она задумалась, наклонила голову, машинально перебирала бахрому скатерти. Стенникова молчала, не мешала ей думать. За окном светлел день; прошла грузовая машина, нещадно гудя на кур, на гусей.

— Нет, не могу я уехать отсюда, — проговорила, наконец, Груня, подняв на Стенникову затуманенные слезами глаза. — Не хватит на это моих сил... Как подумаю, что не увижу больше Егора, не увижу никогда, словно кто мне сердце из груди вырывает, терпеть мочи нет.

Она упала головой на стол и лежала так — без слез, без вздохов. Анна Ивановна погладила ее по волосам.

— Ну что ж, оставайся в колхозе. Иди снова на ферму, поработай дояркой. Только поговори вначале с председателем. С Георгием Арсентьевичем.