Василий Ганибесов - Эскадрон комиссаров

— Д-да-а, — начиная верить в эту игрушку, пробормотал Артем.

— Ее даже можно в казарме сделать, для каждого взвода даже.

Люшкин, совсем разошедшийся, вздрагивая от возбуждения, как мельница крыльями, размахивая руками, рисовал Курову возможности использования своего изобретения в самых ярких красках.

— С этой кобылой можно и рубить и колоть, на ней можно делать ножницы, и все на ходу, в положении, близком к действительности. Она даже может делать прыжки.

— Прыжки?!. — вытаращил глаза Куров. — Как же это? Через препятствия?

— Да, вроде через препятствия. Мы ее закатим на самый верх, а снизу сделаем маленький подъем на площадку. Она раскатится, вбежит на этот подъем и спрыгнет на площадку. Вот вроде препятствия и выйдет.

— От-ты черт! Целая индустриализация.

Люшкин засмеялся довольным, захлебывающимся смехом. Он потирал руки, хлопал по ляжкам и прыгал вокруг модели.

— Только вот... — заикнулся Куров и оборвал. Он хотел сказать, что в нашей армии еще много старого, косности и бюрократизма. Что эскадрону не справиться с постройкой этой модели, даже несмотря на ее простоту и дешевизну, а хлопоты выше — дело не простое.

— Что? — переспросил Люшкин. — Ты думаешь, это дорого стоит? Чепуха, дешевле пареной репы. Купить-то придется только четыре маленькие рельсы или шесть, для лучшего разбега, и две пары колес, как у вагонеток, а кобылу нашу же можно. Вот и все.

— Я не об этом. Нам надо сейчас, а мы ее проделаем до осени.

Люшкин погас и, нахмурившись, осторожно начал свою модель разбирать и по частям прятать в хлам.

Оглянувшись еще раз на портрет, Артем полез обратно в окно и, порядком вывозившись в пыли, плюхнулся наземь.

— Черт его дернул сюда, не мог где-нибудь в казарме! — оглядывая расцарапанные руки, ругался Куров.

— Люшкин, пойдешь домой-то? — крикнул он товарищу.

— Сейчас! — в окне показались ноги, потом зад, и наконец вывалился весь Люшкин. Он закрыл ставни и, отряхиваясь, виновато взглянул на Курова.

— Ты не сказывай там, в эскадроне-то. Смеяться будут.

— Ну, вот еще! С какой стати!

— Да ить мало ли!

Они прошли от часовни ближе к изгороди.

Надвигался вечер. Легкий ветерок шевелил макушки деревьев. Развороченные мраморные плиты могил с непонятными некрологами, чугунные кресты, сваленные как придется, маленькие с вычурными рисунками изгороди могил — все это говорило о существовавшем когда-то другом мире.

Все это безвозвратно ушло, выброшено в мусорный ящик истории. Исчезло позорное для человечества рабство, исчезли цари, владыки, капиталисты, офицеры и аракчеевщина в армии.

Даже могилы аракчеевские начинают разваливаться. Пришли новые люди: Куровы, Люшкины, Карпушевы, десятки, сотни, миллионы; они трут свои лобастые головы и думают свою простую думу.

— Ну его к черту! Пойдем отсюда! — вскочил Артем.

Этот спокойный шум не давал ему сосредоточиться. Ему чудились наглые, скребущие глаза и бесстыдные губы божьей матери.

Они пролезли опять через то же отверстие в изгороди и через плац направились к казармам. На плацу кое-где притаились черные дырки старых учебных окопов. В сумерках вечера окопы казались громадными животными, развалившимися на спячку. От казарм глухо доносился говор, в Костове лениво взлаивали собаки.

Они уже прошли манеж с препятствиями, как вдруг перед рядом станков для рубки, хватаясь рукой за Люшкина, Куров остановился, пораженный внезапно блеснувшей мыслью.

— Дурак! Дурак! Эх, какой же я дурак! — остервенело ругался он. — Тьфу, да что же это я!

— Ты че, потерял, что ль, чего? — испуганно взглядывая на Курова, спросил Люшкин.

— Потерял? Да ты знаешь?

Он взглянул на Люшкина, пугаясь своей мысли и не веря ей — так она была проста и внезапно ошеломляюща. Бросив недоумевающего Люшкина, Куров, широко отшагивая, ушел в казарму.

«Неужели? Не может этого быть. Не может! Тут что-нибудь не так. Сотни лет кавалерия существует, и, наверное, пробовали это».

Далеко за полночь провозился Куров на постели, раздумывая над тем, как они подтянут теперь рубку на занятиях и еще вечерами можно будет на полчасика выезжать. Лошадям не тяжело будет, а за полчаса можно проехать раз по пять.

Утром, едва дождавшись командира, он направился прямо в канцелярию.

— Ну? В чем дело? — грубовато встретил его командир, чем-то недовольный.

— Я пришел просить вашего распоряжения наделать для каждого взвода по десяти рядов станков для рубки, — несколько робея перед командиром, сказал Куров.

— Это зачем для каждого взвода? — разглядывая калмыцкие скулы и оттопыривающиеся уши Курова, переспросил командир.

— Для рубки, — ответил Куров.

Входя сюда, он думал, командир ухватится за его предложение, но командир смотрел безучастно.

— Совершенно не требуется, — не отрываясь от Курова, убийственно хладнокровно сказал командир. — Нас ничто не обязывает выезжать на рубку целым эскадроном и зря загромождать плац незачем. Еще что хотите сказать?

— Ничего, — холодея, чуть не шепотом ответил Куров.

Командир отвернулся к столу и углубился в свои бумаги.

Куров постоял еще немного и, злясь на свою неуместную робость, вышел наружу.

— Съел, Артем Васильич? — издеваясь над собой, пробормотал он. Однако через минуту был уже у отсекра ячейки — комвзвода Робея. Тот выслушал его и довольно откровенно рассмеялся.

— Не удивительно, что с тобой не стал разговаривать комэска. Неужели ты допускаешь, что за все время существования конницы никто не подумал об этом? Ерунда это. Даже если бы это было открытие, так все равно оно не будет принято. Почему? Потому, что тогда потребуется на каждый взвод десять командиров для наблюдения, да на этот лес станков и лозы не напасешься.

— Так, значит, не поставишь? — смотря ему в переносье, переспросил Куров.

— Что? Куда?

— На президиум?

Робей опять засмеялся.

— Ну, тогда Ветров поставит, — сердито повернулся Куров.

— «Ах, ты, — пробормотал про себя Робей, — еще в кандидатах, а уж с гонором!»

Куров, оглядываясь на Робея, думал по-своему: «Говорят, что только старые чиновники — бюрократы. Врут все! Не замечают, что у нас свои поспевают, молодые. А что, если бы ему сказать о люшкиной кобыле?» Он представил себе это и усмехнулся.

В обеденный перерыв Куров мигнул Люшкину, и, набрав обрубков лозы, они направились на плац и до уборки лошадей вымеривали там и подсчитывали. Ветров обещал Курову при помощи военкома собрать президиум и позвать на него Гарпенко. Вот почему так старательно Куров мусолил бумагу расчетами и чертежами.

После уборки и чаю он собрался было опять на плац, когда за ним вошел Шерстеников.

— В библиотеку на президиум зовут, — позвал он Артема и, оглядываясь по казарме, по привычке заворчал: — Говорил, надо на рейки плакаты-то, теперь все изорвались. Вам бы только с рук, а с ног-то хоть собаки гложи. Журналы-то зачем сюда таскаете, места нет вам в ленуголке-то? Растаскают все, а собирать-то — дядя?