Николай Горбачев - Ударная сила

На повороте дороги взгляд Фурашова наткнулся на следы, продавленные в бетонке. Следы шли наискосок, с боков бетонки чуть приметные, в центре — три следа глубокие и сильные. Остановившись, Фурашов рассматривал их: крупные, как тарелки, с застывшим язычком из бетона — от расселины в копытах; прозрачная чистая вода заполняла следы до краев. Лось!.. Дороги на позиции делали зимой, и, выходит, в одну из тех ночей «царь лесов» опробовал свежую кладку. Фурашов припомнил: был случай, солдаты видели — сохатый перемахнул через колючую изгородь, ушел, а вот как не заметили следов, как они остались с тех пор, было неясно.

— А говорите, никаких происшествий. Лоси по позиции гуляют. — Фурашов с улыбкой обернулся к офицеру.

— Зимняя история, товарищ подполковник...

— Бригада строителей еще не уехала?

— Вчера на второй установке возились, — ответил лейтенант и вдруг озабоченно уставился на Фурашова: — А зачем бригада, товарищ подполковник? Следы? Так ведь память истории, товарищ подполковник!

— Да? — машинально откликнулся Фурашов, разглядывая Бойкова, и неожиданно подумал: «А в самом деле — история!.. Мысль, как сказал бы Сергей Умнов! Через десять — пятнадцать лет, скажем, увидеть эти следы, вспомнить, что тут делалось...»

Лейтенант подобрался, глуховато пробасил:

— Расчеты прибыли, товарищ подполковник.

Теперь увидел и Фурашов: позади елей в редкой дымке передвигались солдаты, долетали рассеянный говор, команды.

— Пусть по-вашему... для истории. — Фурашов улыбнулся.

Лейтенант тоже улыбнулся, открыв редкие зубы, угловато повернулся вслед за подполковником, — тот зашагал к подходившим расчетам.

Фурашов смотрел на то, что делалось возле стартовой установки, как на чудо. Отдавая две недели назад распоряжение подготовить в каждой батарее расчет для показательных занятий, он, конечно, предполагал, что в батареях и выберут лучшие расчеты и потренируют их в «свободное» время, какого не было и нет, но что станет свидетелем подобного каскада, фейерверка четкости, слаженности, этого он не предполагал.

Расчет уже дважды приводил установку с ракетой в боевое положение, а Фурашов в азарте потребовал показать и в третий раз, и теперь, пока тягач отвозил от установки весовой макет ракеты — болванку, закрытую под брезентом, выпиравшим на ребрах-растяжках, он смотрел, как по тропке Бобрин трусцой уводил цепочку расчета в укрытие.

Тягач, отъезжая, сердито пофыркивал, сплевывая сизый дымок. Каре солдатских расчетов, изогнувшись подковой, хотя и стояло вольно, но тоже в напряжении — солдаты были под впечатлением происходящего. Рядом с Фурашовым другое начальство — Моренов, Савинов; у начштаба в тугом кулаке зажат хромированный секундомер — запустит, как только расчету будет подана новая команда. Смешно, колобком обкатывался капитан Карась вокруг установки и каре, и Фурашов внезапно подумал: а ведь он в своей суетливости до странности ненужный, лишний тут, — и качнул головой, отгоняя неожиданную мысль.

— Можно начинать, товарищ командир? — спросил Савинов, повернув голову на короткой шее. — Все готово.

— Пожалуйста.

— Капитан Овчинников, начинайте!

— Расчет, к бою!

С этой командой комбата Овчинникова, настраиваясь только на предстоящее, Фурашов обернулся туда, к тропке, на которой две-три минуты назад скрылся расчет. И услышал, как там, в укрытии, Бобрин выдохнул: «Расчет, к бою!»

И сразу — грузный топот сапог, цепочка теперь не трусцой, аллюром вынеслась на бетонку, солдаты рассыпались возле установки, докладывали:

— Готов!

— Готов!

— Готов!

С какой-то особой чувствительностью Фурашов воспринимал происходившее: как тягач подавал полуприцеп с ракетой, как солдаты, взлетев на огороженные площадки полуприцепа, ловко срывали дуги и брезент, обнажая серебристое тело болванки, как после опять посыпавшихся «Готов! Готов!» и глуховатой, но резкой команды Бобрина «Подъем!» мерно заурчала лебедка, как, вздрогнув острым носом, пошел вздыматься вверх макет...

Савинов рядом чуть слышно посапывал от удовольствия, не стерпев, сдержанно пророкотал:

— А ведь побили все временные нормативы!

Моренов негромко отозвался:

— Зрелище! Дух захватывает!

Фурашов не ответил. Вспомнил: год назад их привозили из Москвы и именно на этой установке тогда демонстрировали показательное заряжание. Вон сосна, расщепленная надвое, верно, ударом молнии. Тогда здесь все было не так: только профилировали дороги, песчаные насыпи изрезали колеями. И что тогда сказал генерал Сергеев Главному конструктору Борису Силычу? Спор шел по поводу опасений, как будут справляться военные с такой техникой. Да, вот что сказал Сергеев: «Научим! Солдат наберем молодых, грамотных — орлов!»

— Пророчества, выходит, сбываются, — задумчиво проговорил Фурашов, — раньше даже, чем предполагалось...

— Сейчас легко быть пророками, — обернувшись, сказал Моренов. — Заяви, что завтра проснемся, а «Катунь» будет принята на вооружение, — и не ошибешься.

Нет, Моренов не понял Фурашова и не мог понять: просто не знал того факта.

Ракета вздыбилась почти вертикально, нос ее маячил, казалось, в такой бесконечной синей дали и неустойчиво рыскал, что в оторопи думалось: а вдруг упадет?

Солдаты с той же стремительностью вновь бросились к установке, закрепляли болванку, освобождали от полуприцепа... Фурашов в возбуждении слушал, как Савинов, называя фамилии солдат расчета, говорил о них:

— Сержант Бобрин — один из лучших командиров, жаль, осенью увольняется. Пилюгин — солдат-сачок, но и он мокрый. Что значит сила обстоятельств! А вот Метельников — прямая противоположность... Исполнителен. Посмотрите на его работу.

Фурашов давно смотрел: он узнал солдата. Тоже ведь на том показательном занятии столкнулся с ним, — тогда потрясло от догадки, что этот Метельников — сын Михаила Метельникова, спасшего ему, Фурашову, жизнь на фронте. «А ведь ты так и не знаешь точно, что это сын... Но похож... похож...»

Щелкнув стопором секундомера, подполковник Савинов сказал:

— Опять нормативы побиты! На двадцать секунд против нормы... Заслуживают благодарности, товарищ командир.

Болванка-ракета замерла, но острый нос ее, кажется, скользит по сини, вспарывая небо, как скорлупу. Бобрин подравнивает расчет возле установки, мрачно, насупившись, поводит взглядом с фланга на фланг — все ли в порядке? Наконец с хрипотцой (заметно волнуется) подает «Смирно», четко идет к Фурашову, не дойдя трех шагов, останавливается, вскидывает прямую ладонь к пилотке, докладывает: «Расчет построен по вашему приказанию...»

У Фурашова легкость в ногах, когда он делает несколько шагов к строю. Легкость и в голосе.