Николай Горбачев - Ударная сила

— Товарищи! Вы сегодня продемонстрировали умение владеть сложной ракетной техникой, показали свою власть над ней. Год назад здесь, на этом же месте, я был свидетелем спора: справимся или нет мы, военные, с такой техникой... Думаю, сомнения эти вы решили сегодня в нашу пользу. За отличные действия расчету объявляю благодарность. Спасибо, товарищи ракетчики!

— Служим Советскому Союзу! — слитно, в один голос расчет разорвал тишину.

Вернувшись в городок, пройдя к себе в кабинет, Фурашов подумал, снимая фуражку: сейчас останется один, сядет в жесткое деревянное кресло, вытянет ноги, расслабит мышцы, почувствует, как тяжесть начнет ощутимо оттягиваться... Но тут же в дверь постучали — вежливо, негромко.

— Да, — отозвался Фурашов, тотчас подбираясь и сгоняя расслабленность: остаться одному не было суждено.

Вошел старшина Гладкий с кожаной папкой в руке.

— Бумаги, товарищ подполковник.

Расписавшись в реестре, Фурашов отпустил Гладкого и пододвинул тяжелую, точно камень, папку.

Зазвонил «дальний» — прямая связь с начальством, вплоть до Главкома. Черный лакированный аппарат и звонил-то требовательно, резко. «Кто бы это? Начальство? Поздно... Впрочем, на то и служба».

— Слушаю, Фурашов.

— Алло, старик, привет! — будто совсем рядом, за стенкой штаба, послышался голос Коськина-Рюмина. — Как дела? Жизнь?

— Бьет ключом, Костя! Да все, как говорят остряки, по голове, — сказал Фурашов, сразу оживляясь, радуясь и неожиданному звонку и напористому голосу друга и разом припоминая: не виделись с самого отъезда из Москвы. — А как пресса? Домашние?

— Газета стоит, как колосс, корреспонденты живут, хлеб жуют. Что остается, доедают! — высыпал Костя без запинки, и Фурашов по тону понял: что-то особенно радостное, приятное, чем тот доволен, привалило товарищу. Фурашов помолчал — пусть говорит. — Так вот, старик! На днях встретимся... в местах не столь отдаленных. Понял?

— Встретимся? Где? — Фурашов забеспокоился, потому что в трубке вдруг резко затрещало, в ухо стрельнуло раз-другой, голос, такой еще секунду назад близкий, пропал, в трубке стало мертво и тихо. — Алло, алло!

«Вот, леший! — выругался Фурашов, досадуя на друга, со звоном пристукнув по рычагу. — Неужели специально так сделал? Разыграл? Встретимся... Остряк!» И рассеянно, думая еще над словами товарища, уставился в очередную бумагу.

В ней говорилось о мерах, которые следует принять на объектах: усилить караулы, наряды на «лугах» и «пасеках», назначить дежурных...

«Да что они? — взорвался Фурашов, отбросив ручку. — С ума спятили? Разве я этого сам не понимаю?»

Взгляд его скользнул к нижней кромке листа, на подпись. «Василин... Вот оно что!»

И вздрогнул: вновь звонил «дальний». «Опять Костя?» Фурашов отодвинул папку по столу.

— Да, слушаю, — он уж хотел обругать, — куда, мол, пропал, но вдруг в трубке голос Сергеева:

— Почему не дома, Алексей Васильевич?

— Бумаги... — Фурашов даже прикусил нижнюю губу — вот бы влип.

— А-а, — понимающе протянул генерал и принялся расспрашивать: готовятся ли к автономным проверкам блоки «сигмы», на месте ли «промышленники», работают ли строители на дороге?

В густоватом голосе генерала прорывались веселые переливы, будто подмывал смех, и Сергееву стоило труда подавить его.

А у Фурашова на языке крутилось: «Тихо, тихо стало». И он готов был уже сказать об этом, но генерал опередил:

— Значит, затишь? Но... перед бурей. Бутаков ее готовит. Решил дать «бой»: послезавтра в Кара-Суе показывает пуски. Будут члены Госкомиссии, представители ЦеКа, Генштаба, министерств. Вам тоже быть — приказ маршала Янова. Отлет послезавтра в девять ноль-ноль. Ясно?

— Ясно.

— Так что мои пророчества о десяти днях, как видите, не оправдались. Да и не в Москву вызываем, а сразу в Кара-Суй. Борису Силычу не откажешь — человек дела... До встречи, Алексей Васильевич.

Положив трубку, Фурашов еще сидел секунду недвижно, забыв и о бумагах, лежавших перед ним, и о звонке Коськина-Рюмина. Все, что сказал генерал, было неожиданным... Наконец подумал, что надо предупредить Валю об отъезде, связаться с квартирой, и только было хотел это сделать, дверь распахнулась — на пороге Моренов. Широкое обожженное лицо замполита потемнело. Что-то произошло.

— У нас, Алексей Васильевич, происшествие... Гладышев руку сломал.

— Как? Где?

— Дело деликатное. Вчера иду из казармы домой... Поравнялся с двухэтажным домом и вдруг слышу: в темноте что-то упало. Показалось — с высоты. Постоял, прислушался. Гляжу: на дорогу вышел... Гладышев. Без фуражки. «Вы что, упали?» «Поскользнулся, — говорит, — вот руку ушиб». «А чего без фуражки?» У начфизо, мол, был, рядом... Поверил. А сегодня утром — вы на заседании уже были — приходит Милосердов и кладет на стол фуражку. Кто-то, говорит, у меня в гостях был, через балкон уходил... Кто-то. Под околышем чернилами — «Гладышев». В общем, он в санчасти: трещина, гипс наложили...

— Милосердова... — Фурашов опустился на стул, потом взглянул на Моренова.

Сейчас сбоку замполит казался приземистее, придавленнее, черты лица будто укрупнились, проступали резче. Конечно, приятного в этой истории мало. Как снег на голову. Он ведь только на днях собирал женщин на душеспасительную беседу...

— Что предлагаете, Николай Федорович? С Гладышевым говорили?

— Было! Молодой... Ему и с девушками надо гулять, а он у нас с утра до вечера на «пасеке»... — Тон у Моренова негромкий, раздумчивый, будто сам с собой говорит. — А что мы ему даем? Новую технику? Новая техника, и культура должна быть новая! Тоже проблема. Закрывать глаза, делать вид, будто все в ажуре... таким путем еще ни одна, даже самая ничтожная, с ноготь величиной, проблема не решалась. А Гладышев что! Признался, будто любит...

«Да, Милосердова! — пронеслось у Фурашова. Ему припомнился осмотр дома. — А за Милосердовой-то вы не уследили: не только Гладышев мог попасть в сети!» Фурашов подумал об этом с внезапной веселостью. И она была вызвана не тем, что вспомнил встречу, а тем, что ясно и зримо — неожиданно для самого себя — представил ситуацию: Милосердов в дверь, а Гладышеву единственный путь — на балкон...

— Так что предлагаете? — прерывая раздумья, спросил Фурашов.

— Пригласить ее.

— Милосердову? И что же... Допрос снимать станем?

— Но и без последствий оставить — нам спасибо не скажут. Расползется слух — воду не удержишь в решете. Часть особая, закрытый городок — и не принять мер. Не допрос, конечно, поговорить, сказать, что ли...

— Не знаю. Не уверен, что надо... А если все не так?

— Выясним! Не съест же... — Моренов, не дожидаясь ответа, дотянулся до телефона на столе, сказал дежурной на коммутаторе: — Квартиру Милосердова.