Тимофей Синицын (Пэля Пунух) - Стрела восстания

Из колючего мягким, теплым стал у Сундея взгляд. Подозвал Пося поближе к себе. Сказал, чтобы все слышали:

— Ты — храбрый. Два десятка таких бы храбрых — сразу острог позорили бы.

Пось выше Сундея на целую голову и чуть-чуть поуже в плечах. Но Посю всего двадцать семь лет. Многие старше его. Поставить в пример молодого — обида не переносная для стариков. Сундей понимает это. И повторяет еще раз:

— Да, ты храбрый. Только у тебя еще нет семьи. Нет семьи — нечего тебе жалеть, не о ком заботиться. Я знаю: есть тут похрабрее тебя. У этих храбрых — большие семьи. Погибнут сами они — погибнут их семьи. Ты погибнешь — один погибнешь.

Сладко старикам слушать такие речи (каждый же считает себя храбрецом!). Можно теперь и глаза на Сундея поднять: прибавили им смелости умные речи Сундея. Пожалуй, снова готовы броситься на острог. И спрашивают у старшины:

— Кому велишь вести нас на новую битву?

Но из правого плеча Сундея течет кровь. Он слабеет. И знает вдобавок: не ворвались в острог сразу — стрельцы подготовились к встрече. Поэтому говорит:

— Не убьешь белого медведя первой стрелой — медведь самого тебя под себя подомнет. Остановил вас не затем, чтобы битву сызнова зачинать. Остановил вас, чтобы стрельцы видели: не боимся мы их — уходим тихонько, все вместе. Еще потому остановил — чую: умру от раны. Перед смертью всем вам хочу такое сказать, про что не слыхивали. Дойдем до того места, где Ивашкиных людей порезали. Заберем чум их да оленей. Еще отойдем немного — чум поставим. Тогда скажу вам все, что сам знаю.

Ответили:

— Ты старший. Как велишь, так и сделаем. Ичберей сбегал на пожарище. Принес горсть теплой золы. [- 81 -]

Сундею помогли снять малицу — пуля перебила правую ключицу. Поохали...

Поудивлялись терпеливости Сундея. Посыпали на рану золы. Перевязали. Уложил Ичберей отца на свои сани, а отцовскую упряжку сзади привязал.

И пустил оленей неторопливой рысью к северо-востоку от острога — на Большую землю.

Крупными хлопьями падал снег — засыпал следы.

Вплотную надвинулась ночь — видеть мешала снегопадная ночь.

Не беспокоил снег, не страшила ночь: впереди идет Ичберей; Ичберей не сбивается с пути, когда и сама хад неистово воет, колючими снежинками, как иголками, колет твое лицо.

Но вот Ичберей остановил своих оленей. Встал на ноги. Осматривается.

Неужто потерял направленье?..

Нет, это он — по привычке — проверяет себя. И, проверив, кричит:

— Целы запряжки Ивашки Карнауха. Не успели набрести на них волки.

— Из посада полтора десятка угнали. Сгрудились около Ичбереевых оленей. Радуются:

— То — наша удача.

— Тут десятка три, не то и поболе будет.

— На каждого по оленю достанется.

— Еще лишек будет.

— Лишек — съедим.

— Ладно ли так думаем, Сундей?

— То как не ладно. Соберите всех оленей. Оружие, какое есть, тоже все забирайте. Малицы опять, рубахи, штаны, пимы. Обувка-одежка хорошая на других поимщиках была.

Разбежались, перекликаясь:

— Тамзадейка! Нашел упряжку?

— Нашел. Еще сзади два оленя привязаны.

— А ты, Елиня?

— Ты, Вылко?

— Ты, Нерна? [- 82 -]

Через малое время опять собрались все около Сундея — возбужденные, довольные:

— Четыре с половиной десятка оленей у Ивашки было. Запасных гонял с собой...

Радовались и одежде:

— Хорошо одевал их воевода: совики, малицы — новешеньки, а ножи — никчемные. Ребятишкам игрушка — только на то и сгодятся.

Самый молодой из карачеев — двадцатилетний Тынтыры — собрал все пищали. Хвастается:

— Никто пищалей не берет: боятся. А я — не боюсь. Семь насобирал. Научусь бить из них огненным боем.

— А как да против тебя пищаль обернется? Спалит тебя огнем, — трясясь от страха, говорит Туля, сам прячется за спины других.

Тынтыры тоже страшно стало: он бросил пищали, отскочил от них.

Сундей успокоил его:

— Сами пищали не стреляют. Надо свинец, надо порох, — так я слыхал от тех же русских, которые хлебом-солью с нами водятся. Тогда пищаль бьет огнем и свинцом. Научиться бы нам биться пищалями — не устояли бы перед нами острожные стены. А так — пищали хороши на ножи: много в них железа. Надо их взять.

Тынтыры загреб в охапку все семь пищалей и бросил их на свои санки со словами:

— На всю мою жизнь ножей хватит. На Тынтыры налетел Туля:

— Добыча общая! На каждого по паю надо!

— Зачем раньше не брал? — ощерился Тынтыры. — Не надо было?

— Добыча общая, — твердил Туля, сжимая кулаки и угрожающе надвигаясь на Тынтыры.

Сундей вмешался:

— Как делить в потемках добычу? Олень оленю — рознь. Малица малице — рознь. Пищали тоже разные бывают... Подадимся вот к борку, чум поставим, огонь разведем, тогда делить станем.

На опушке борка поставили чум.

Нетола развела огонь. Повесила набитые снегом котелки, найденные в Ивашкином обозе. [- 83 -]

Были все голодны. Зарезали поэтому трех оленей и съели.

Нетола возилась около очага: прибавляла в котелки снегу, подбрасывала дров на огонь.

Сундей лежал у самого огня. Лицо его было серым, как ягель.

Он говорил Нетоле:

— По тебе мать убивается. Наешься, напьешься — не мешкая с отцом в свой чум иди. Пусть отец выберет самых выносливых оленей. Идите... На заре будете в своем чуме.

Нетола поблагодарила Сундея. Прилипла к отцу.

— Ешь скорее! К матери хочу... Мать тебя оплакивает, меня оплакивает... Скорее ешь!

Дочь так говорит — какая уж тут еда?!

Не пошли куски оленины в горло Хулейки.

Выбрал он поскорее самых крепких из Ивашкиных оленей — уехал с Нетолой.

Чум у Ивашки был просторный: все уместились в нем. С полчаса — то и дольше — молча ели. С час — то и дольше — попеременно обогревались около костра.

Сундей тоже поел немного. Выпил воды из чайника и захотел спать.

Пось спросил у него:

— Что с бабой делать будем? Черство блеснули глаза у Сундея:

— Она аманатка наша. А что с нею сделать, у Тули спросите.

И все вышли из чума над женою ярого прислужника воеводы, над женою Федьки Безносика расправу чинить. Впереди всех был безлобый, как горилла, широконосый, губастый, рослый Туля.

В чуме остались лишь Сундей да Ичберей.

— Хочу, — говорит тогда сыну Сундей, — сегодня же стреле ход дать.

Ичберей вздрогнул, глаза его округлились: не только удивило, но и страшным показалось ему намерение отца.

Вспомнилась клятва, данная отцу на стреле, вспомнился рассказ отца о стреле...

Вспомнился и совет отца — пустить по людям стрелу только после того, когда в каждом ненецком роду [- 84 -] против уплаты ясака не десятки, а сотни семей подыматься начнут.

Но Ичберей хорошо же знает: еще в прошлом году в роду Пурыега, в роду Ванюты еще были десятки семей избылых, а сегодня... Сегодня стало избылых втрое ли, вчетверо ли больше.