Ефим Дорош - Деревенский дневник

Напротив, через дорогу, большой и крепкий одноэтажный дом. Легко догадаться, что принадлежит он двум владельцам. Половина крыши выкрашена в малиновый цвет, соответственно половина дома выкрашена травянисто-зеленой масляной же краской, а наличники покрыты белилами, терраса — ярко-голубым, с белым. Половина этого дома принадлежит тому самому старику в синем «бывалошном» картузе, которого я несколько раз видел в кремле, — он работает там сторожем. Интересно, что у сторожа такой превосходный дом! И откуда у него столько денег, чтобы выкрасить дом масляной краской? Это одна из загадок Райгорода.

А вот еще одна. Неподалеку от нарядного дома сторожа стоит отличный дом Фадеевых. Он интересен тонкой и богатой резьбой не только наличников и подзоров, но и всех промежутков между окнами. Сам Фадеев, жалуясь на ревматизм и преклонный возраст, нигде не работает, хотя лет ему не больше пятидесяти двух — пятидесяти трех, то есть столько же, сколько Ивану Федосеевичу, с которым, кстати сказать, они земляки — оба родом из Угож.

Иван Федосеевич тоже не очень здоров, но руководит большим и сложным хозяйством колхоза, доставляющим много хлопот, неприятностей и огорчений. И по происхождению и по образованию оба они с Фадеевым одинаковы. Но один угожский мужик, став коммунистом, вот уже двадцать с лишним лет в буквальном смысле украшает землю своим трудом: осушил несколько сот гектаров болот, построил множество общественных и хозяйственных построек, ежегодно дает стране тысячи тонн «общественного продукта». А другой угожский мужик, ровесник и сверстник председателя колхоза, имеющий тоже двухклассное образование, тихо и мирно живет в отличном своем городском доме, возделывает усадьбу, ловит на озере рыбу, в сезон стреляет уток и торгует всем этим добром, накапливая деньги. Обитателям этой улицы такая жизнь может показаться завидной, но Иван Федосеевич ни за что не променял бы трудное и беспокойное свое счастье на такое сытое и благополучное существование.

Но бог с ним, со стариком Фадеевым; в конце концов, его можно причислить к тому «наследству», которое досталось нам от прошлого. Однако у него есть еще и сын Пашка, здоровый парень двадцати семи лет. Так вот, Пашка этот, испробовав множество профессий, почел за благо нигде не работать. Он числится в здешней рыболовецкой артели, куда должен сдать в год тонну рыбы. Сдает он, понятно, почти бросовую мелочь, так как крупная рыба в озере, мол, не ловится. А вот для себя, то есть на продажу, он ловит крупных щук, окуней, карасей, линей, лещей. У них со стариком моторка, а скоро у Пашки будет и автомобиль — он записан в Москве в очереди на «Москвича». С приобретением автомобиля Пашка сможет и рыбу, и лук, огурцы и помидоры со своей усадьбы продавать не в Райгороде, но в более далеких местах, где цены выше, главным образом в подмосковных промышленных поселках и городах. Жизнь он ведет свободную: половит рыбу и затем, в летнее время, полеживает в холодке на травке среди приятелей, таких же, как и он, рыбаков и охотников. В сущности, все они браконьеры, так как ловят рыбу промысловой снастью, что любителям запрещено.

Мне запомнилось, как Пашка, сидя на полу у Грачевых, размечтался, что хочет переехать куда-нибудь под Ленинград — вот только машину получит, — куда-нибудь в лесные места, где построит себе дом тысяч в двадцать; десять — двенадцать у него имеется, остальное же батя подкинет.

Разумеется, Пашка никуда не поедет отсюда, и в этих его словах, быть может, потребная все же человеку мечта о каком-то высоком и красивом поступке: скучно ведь, я думаю, вот так существовать в двадцать семь лет, да еще в наше время. Впрочем, все это, возможно, мой домысел. Что же до Пашки, то он, что вполне вероятно, просто прослышал о более выгодных и удобных для наживы местах. Этот парень лет на десять моложе нашей революции, он учился в советской школе, где были и пионерская и комсомольская организации, и это они несут ответственность за то, что воспитали такого вот обывателя, паразитирующего на теле общества.

Мы обычно пишем, что вот такая-то школа воспитала столь-ко-то замечательных людей, перечисляем их профессии, — главным образом речь идет об инженерах, врачах, педагогах, офицерах, капитанах дальнего плавания, архитекторах, геологах и так далее. И очень мы этим довольны. Реже, но все же пишем мы об отдельных уродах, хулиганах или насильниках, учащихся такой-то школы. А вот о таких, как Пашка, мы не пишем, хотя вред от них велик, так как они ничего не дают обществу, пользуясь в то же время трудом сограждан и всеми благами нашего строя. Мало того, такие, как Пашка, разлагают своим примером не очень развитых в смысле сознания общественного долга ребят, особенно деревенских, иные из которых тянутся к тихой, привольной и благополучной жизни на такой вот зеленой окраинной уличке маленького города.

В райкоме у Алексея Петровича разговариваем о тунеядцах, населяющих Райгород. Он жалуется, что ткацкая фабрика не может освоить отпущенные ей на строительство восемь миллионов рублей — не хватает рабочей силы, — тогда как в городе сколько угодно строительных рабочих, которые официально не работают по своей специальности. Все эти каменщики и плотники частным порядком строят в колхозах скотные дворы, свинарники и телятники, зашибая большие деньги.

Потом, в связи с историей со свеклой, которую продал Иван Федосеевич, секретарь райкома говорит о безрукости работников пищевой промышленности, в частности консервного завода, о лености и безынициативности торговых работников.

Тяжело переваливаясь на больных своих ногах, он подходит к шкафу, где у него выставлены образцы продукции здешних предприятий, и достает оттуда стеклянную консервную банку с отпечатанной на машинке этикеткой. В банке — рассольник. Происхождение его следующее.

На консервном заводе скопилось в дошниках много соленых помидоров, нестандартных, которые из-за этого последнего продавать нельзя: нестандарт, — значит, цены нет. А дело все в том, что помидоры мелкие, кривоватые. Тогда Алексей Петрович, после неоднократных тщетных попыток уговорить торговцев взять эти помидоры и продавать их по дешевой цене, посоветовал директору завода приготовить из них консервированный рассольник. Помидоры изрезали, добавили сала, луку, перцу и прочих специй, разложили по банкам, законсервировали, наклеили самодельные этикетки и в несколько дней, к удовольствию горожан, распродали рассольник по цене в три или четыре рубля за банку.

Так именно и поступали в прошлом торговцы, не связанные губительной в торговом, да и в любом другом деле канцелярией.

Алексей Петрович говорит о директоре консервного завода, что в личном своем хозяйстве тот и былинке не даст пропасть, а на заводе может сгноить отличную продукцию. Правда, директора связывают стандарты и прочие бюрократические путы, — стандарты, замечает секретарь райкома, надо соблюдать, однако с разумом.