Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Откуда вы?

— Оттуда, — солдат махнул рукой в сторону оставленных позиций, — последние, в заслоне были. Вот раненого ведем.

— Давайте вашего раненого в лазарет.

— Илья, — обрадованно закричал солдат, — давайте Евсюкова сюда, в лазарет. Тут лазарет! Мы уж думали — доведем или не доведем?

— Рана тяжелая?

— По плечу хватило.

Раненого ввели в пустую фанзу, и Нилов принялся за перевязку. Рана оказалась легкая, но крови раненый потерял много, и Нилов, которому присутствие солдат вернуло бодрость, сказал:

— Полведерца выцедили из тебя. Да ничего, наберешься сил.

Петров вышел покурить. Он стоял высокий, усталый и пускал дым кольцами, которые тут же погибали на ветру. Рыжие волосы его были плотно загнаны под колпак, щеки, несмотря на загар, бледны.

— Я думал, что ты, Лев Семенович, уже отбыл с транспортом.

В эту минуту раздался орудийный выстрел. Стреляли с оставленных нами передовых позиций. Один за другим неподалеку от лазарета разорвались три снаряда.

Японцы обстреливали Ляоян.

С каждой минутой обстрел усиливался. Нилов замер посреди двора, запрокинув голову, точно втыкая в воздух свою бороду.

— Это уж слишком, — пробормотал он, в десятый раз выскакивая за ворота.

За углом поднимался черный клуб дыма.

Бежали китайцы, унося в больших корзинах жен, матерей, детей, имущество. Никто не обращал внимания на русского офицера Нилова. Что был для них теперь Нилов, офицер разбитой армии!

— Безумец, безумец! — бормотал Нилов, возвращаясь в операционную.

— Приказываю тебе… — заговорил он.

— Прошу посторонних вон! — рявкнул Петров. — Сестра Нефедова, немедленно вывести всех, не занятых на операции!

Нефедова направилась к главному врачу. Нилов дрожащими руками поглаживал черную бороду.

— Заставьте этого сумасшедшего… — начал он шепотом, — все равно всех нас… — и остановился под осуждающим взглядом Нефедовой.

— Все с ума сошли! — прошипел Нилов, забывая, что он главный врач, и испытывая обиду, которая даже пересиливала страх.

Оглушительные взрывы донеслись со стороны вокзала. Черный дым поднимался за башней Байтайцзы. Должно быть, горели склады.

Над головой с противным шлепающим визгом пронесся снаряд, упал на соседнем дворе — взрыв оглушил Нилова, желтый дым, закругляясь в облачко, поднялся над стеной.

Ивнев ехал рядом с Торчиновым сейчас же вслед за командующим. Кавказец был в своей неизменной бурке, которая служила ему во всякую погоду. Свита держалась саженях в пятидесяти сзади. А дальше за свитой катились двуколки со штабным имуществом, палатками и продовольствием.

Мост через Тайцзыхэ был наведен быстро и хорошо. Гулко стучали кони по деревянному настилу, булькала желтая вода, перед глазами лежал правый берег, заросший гаоляном.

Никогда в России Ивнев не видал такого огромного, сплошного пространства, занятого хлебами. Гаолян сверкал и шелестел, узенькая дорога врезалась в золотисто-зеленый массив, куда-то поворачивала, делала полукольцо и вдруг устремлялась в противоположную сторону.

Алешенька вынул карту и с удивлением увидел, что на карте нет этого района. Не сумели вовремя снять, потому что не предполагали, что здесь будет сражение.

Тяжелое чувство, сменившее радостное настроение позавчерашнего и даже вчерашнего дня, все усиливалось. Гаолян, неведомые дороги и солнце, которое принималось за свою обычную безжалостную работу, создавали в Алешеньке предчувствие чего-то нехорошего, может быть, непоправимого.

Куропаткин направлялся лично руководить боем. Сидел он на коне несколько сутуло, глубоко на глаза надвинув фуражку. Знал он или нет проселочную дорогу, на которую въезжал? Во всяком случае, он без раздумья повернул коня.

— Опять проклятый гаолян, — сказал Торчинов. — Посмотри на коней.

Лошади шли, понурив головы, хотя путешествие только что началось.

Несколько часов двигались по извилистой дороге. Дважды ее пересекали другие, но Куропаткин, неизменно ехавший впереди, продолжал путь по первой.

Нагнали воинскую часть. Солдаты с багровыми лицами шли медленно, тяжело, не строем, а толпой. Одни несли винтовки на правом, другие на левом плече. Плохо пригнанные, надетые наспех скатки, сумки и фляжки увеличивали печальный вид солдатской толпы.

Куропаткин поздоровался, солдаты ответили вразброд.

— Какой части?

Несколько голосов что-то прокричало в ответ.

Куропаткин поехал дальше. Ивнев удивился: Куропаткин ехал мимо солдат, как бы не замечая их, и те тоже как бы не замечали его. Это не был полководец, и это не были его солдаты. Точно на большой дороге встретились случайные прохожие.

Больше двадцати минут командующий армией обгонял свои войска. Наконец он почувствовал неловкость от этого равнодушного молчаливого соседства и круто повернул на дорогу, под прямым углом пересекавшую старую.

С высоты седла ничего не было видно: один гаолян, одни блестящие золотисто-зеленые стебли с пушистыми, начинающими краснеть верхушками. Монотонно шелестят плотные листья. Солнце над головой. Неподвижен воздух в узком коридоре проселка. Ни облачка. Страшная парная духота от намокшей вчера земли!

Неужели здесь, в этих гаоляновых джунглях, будет бой с Куроки? И куда едет Куропаткин?

Дорога описала полукруг, гаолян расступился — деревня. Низкие земляные стены с квадратными башнями по углам. Кони сами пошли быстрее.

Главную площадь затопил дождь. Голый крестьянин в остроконечной соломенной шляпе стоял посреди лужи по колено в воде.

— Вот, Алешенька Львович, какая лужа, — сказал Куропаткин, — пожалуй, больше миргородской. Сейчас остановимся, я продиктую вам несколько распоряжений, и приступим с богом к нашему делу. Сегодня наша задача и простая и сложная: надо, чтобы все корпуса сблизились между собой, вступили во взаимную связь. Завтра мы будем нащупывать противника, а послезавтра, милый Алешенька Львович, решительный бой.

Куропаткин посмотрел на него из-под козырька фуражки. Голос его был спокоен, и глаза были спокойны.

«Отчего он так спокоен? — подумал Алешенька. — Оттого, что уверен в победе, или оттого, что ему все равно?»

Всю вторую половину дня, сидя в одной из фанз деревни, Куропаткин диктовал распоряжения многочисленным генералам. Штаб составлял диспозицию предстоящего боя.

В деревне, расположенной посреди гаолянового моря, было знойно и неподвижно. Дома, деревья, воздух, лужа посреди площади — все было неподвижно. Даже изредка появлявшиеся жители двигались так медленно, что только подчеркивали общую неподвижность.

Но русские внесли жизнь: офицеры уезжали и приезжали; повара, разыскав колодец с хорошей водой, бегали к нему с ведрами; около кухонь царило оживление; в штабе, занявшем три фанзы, кипела работа: на столиках, на досках, на канах люди писали и чертили.