Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

Ивнев хотел ни о чем не думать… Все уже передумано; пусть события идут так, как идут; нет у него сил что-либо изменить… Но мысли не унимались.

Приказы и распоряжения Куропаткина, только что записанные Алешенькой, отнюдь не говорили о том, что послезавтра решительный бой.

Они касались того, как лучше расположиться и по какой дороге пройти. Большая часть войск, как всегда, отправлялась для обеспечения флангов, а меньшая и даже совсем незначительная предназначалась для операции. Как же можно генеральный бой давать с такими силами? И почему генеральный бой давать Куроки, армия которого, как известно, не представляет главных японских сил?

Для того чтобы решительный бой привел к результатам, надо вернуться на северный берег Тайцзыхэ и снова действовать против Ойямы, атакуя свои собственные, только что отданные позиции.

«Что же это такое? — терзался Алешенька, путаясь в противоречиях. — Нет, это просто невозможно. Я скажу ему: прошу прикомандировать меня к полевой части. А спросит почему — скажу: от стыда! Так и скажу».

Генерал Харкевич сидел около окна, прорвав для циркуляции воздуха бумагу. Судя по его лицу (с папиросой в углу рта), по глазам, которыми он весело наблюдал за двумя китайцами, стоявшими посреди лужи, его не мучили мрачные мысли.

— Последние распоряжения… — Алешенька передал ему пачку листков. — Ваше превосходительство, что вы думаете о нашем положении здесь?

— Превосходное положение.

— Я не рад гаоляну, — осторожно, чтобы не выдать всех своих соображений, сказал Алешенька.

— Плюньте вы на гаолян!

Харкевич вынул бумажку, копию приказа, и прочел: «… развернуть правобережную группу армии на фронте Сыквантунь — копи Янтай и, приняв затем за ось Сыквантуньскую позицию, произвести захождение армии левым плечом вперед, дабы взять во фланг позиции переправившихся войск генерала Куроки и прижать их к реке Тайцзыхэ».

— Что-то очень сложно, — сказал Алешенька, — точно на параде. Это ведь не парад. Зачем прижимать Куроки к реке? Его надо утопить в реке, а еще лучше уничтожить до реки, не то он уйдет к Ойяме по своим переправам.

Харкевич прищурился.

— Уверяю вас, прижать — это совсем не плохо. Всеми своими корпусами мы охватываем его группировку. Как-никак у нас сто батальонов, а у Куроки — я не согласен с Алексеем Николаевичем, который преувеличивает его силы, — а у Куроки не более двадцати. Вы понимаете, в какую ловушку заманил его Куропаткин?

Глаза Харкевича заблестели. Он поправил воротник кителя и хлопнул себя по толстой коленке.

— То есть? — спросил Алешенька.

— То есть? Вы посмотрите на карту.

Карта висела на стене против Харкевича, и на ней уже было обозначено завтрашнее расположение частей.

— Мы совершенно застрахованы от поражения. Движение наших корпусов в обхват правого фланга Куроки есть вместе с тем великолепно продуманное движение для отступления наших войск на Мукден.

Харкевич смотрел на поручика, подмигивал ему и улыбался, а Ивнев почувствовал, как кровь отливает от его щек, но он был темен от загара, и генерал ничего не заметил.

— Так-то, — сказал Харкевич. — Война сложна, и большой ум многое должен предвидеть.

Солнце обходило небо и палило нещадно. Алешенька влез на крышу и увидел тот же бесконечный гаолян. Никакого признака войск. Войска потонули в бледно-золотом море.

Поздно вечером Куропаткин еще не спал. Алешенька заглянул в фанзу. Куропаткин сказал:

— Что же вы не спите, завтра трудный день.

— Но ведь и вы не спите, ваше высокопревосходительство!

— Я — другое дело.

Куропаткин положил перо и откинулся к спинке стула.

— Знаете, о чем я вспомнил? О турецкой войне! Под Плевной у нас было не ахти как хорошо. Скажу — даже совсем плохо. Солдаты отступают, выбились из сил, бросаются на землю. Как остановить отступление? В резерве ни человека! Скобелев выхватил шашку, крикнул: «Вперед, дети!» — и бросился вперед. И все, кто был жив, бросились за ним. И ворвались, Алешенька, в окопы, и вместо поражения — победа. У меня в ушах до сих пор звенят его слова: «Вперед, дети!» Да-с, да-с… Ну, идите спать, Алешенька. Я еще попишу.

Алешенька спал рядом в клетушке на гаоляновой соломе.

Проснулся он утром позднее обычного, солнце целыми потоками золота врывалось в открытую дверь, над Алешенькой стоял Торчинов и говорил:

— Вставай, вставай, поручик. Командующий сейчас уезжает в одну сторону, а тебе надо ехать в другую.

Алешенька вскочил, вышел во двор и сразу заметил не то что суету, а какую-то нехорошую озабоченность в суете. Куропаткин стоял во дворе, нахлобучив фуражку, и спрашивал капитана Фомина из штаба Бильдерлинга:

— Кто же позволил генералу отдать господствующую высоту?

Он смотрел на высокого Фомина, невольно задрав голову, и козырек его фуражки нестерпимо блестел в лучах солнца.

— Передайте Александру Александровичу, что от Ляояна я не отступлю, Ляоян будет моей могилой. Ступайте.

Фомин повернулся кругом и пошел, отбивая шаг по сухой земле.

Куропаткин несколько минут стоял, опустив руки, глядя перед собой.

— Вот, Алешенька, — сказал он, увидев Ивнева, — вчера вечером вспомнился мне Скобелев, а сегодня немец фон Блюме. Фон Блюме как-то сказал: «Даже величайший гений не может возместить собой недостаток инициативы в своих помощниках». Зайдите к Харкевичу, он даст вам поручение. Я сейчас еду.

Торчинов подвел Куропаткину коня…

В штабе было не много народу, и это удивило и еще более встревожило Алешеньку.

— А, вот и вы! — сказал Харкевич.

— Разрешите, ваше превосходительство, — перебил его Алешенька, — объясните ради бога, что произошло? Какую высоту взяли японцы?

— Глупая история… Представьте себе положение Куроки. У него не больше двадцати батальонов. Что ему нужно сейчас делать? Окопаться и сидеть ни живу ни мертву, ожидая нашего удара. А этот сумасшедший прождал нас вчерашний день, не дождался и решил напасть сам, Командир же полка, занимавшего упомянутую высоту, подвергшись атаке, отступил со своими батальонами без всякого сопротивления! Ссылается на то, что у него не было распоряжения вступить с японцами в бой, а сам он не осмелился-де принять на себя такую ответственность — не знал, входит ли сие в план командующего или нет. И отступил. Вы можете себе представить: накануне решительного сражения отдал в руки противника господствующую высоту!

Алешенька вспомнил солдат, с безразличными, бесконечно усталыми лицами шагавших по проселку. Это были совсем не те солдаты, которые дрались под Ляояном. Точно другая армия — равнодушная ко всему на свете и безмерно усталая.

— Сейчас Бильдерлинг получил приказ отбить сопку, а вы, Ивнев, поедете проследить, как выполняется этот приказ. Возьмите с собой несколько казаков и чуть что — шлите казака сюда.