Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

Против прикрытия батареи японцы к утру сосредоточили две роты. К одной из них, к роте самурайского батальона, был сейчас прикомандирован Маэяма. Он лежал за скалой и не сводил глаз с вершины сопки, занятой русской пехотой.

Рядом с ним устроился капитан Нисида. На сопку он глядел в бинокль, стекла бинокля казались ему недостаточно чистыми, и он то и дело протирал их.

— Сегодня мы не можем победить русских, — бормотал он.

— Я хочу победить их, — сказал Маэяма, прислушавшись к его бормотанию.

После нескольких неудачных атак Маэяма отправился к командиру отряда майору Кавамуре и изложил ему свой план овладения батареей.

Кавамура воскликнул:

— Превосходно! Как это до сих пор никому не пришло в голову?

Он командировал в тыл взвод солдат под командой фельдфебеля, посоветовав бежать побыстрей, Нисида наблюдал, как светло-желтые рубашки мелькали в лощине и как наконец слились с желтизной склонов.

— Что вы придумали? — спросил он Маэяму.

— Скоро узнаете.

Фельдфебель со взводом прибыл к начальнику дивизии и передал ему просьбу майора Кавамуры.

Через полчаса тридцать тюков лежали на поляне, к тюкам подвели китайцев-носильщиков. Носильщики уложили тюки и корзины, коромысла подняли на плечи, японцы прикрикнули, вскинули для убедительности винтовки, и китайцы побежали.

Японцы бежали тоже, но японцы бежали налегке, только с винтовками, а китайцы — с тяжелым грузом. Через четверть часа они стали изнемогать.

— Бегите, бегите! — кричал фельдфебель, — Вы устали? Особенной важности нет в том, что вы устали.

Японцы били носильщиков прикладами в спины. Иной носильщик тут же падал, лицом к земле, руки в стороны, изо рта пена, тогда его корзину подхватывал запасной и бег продолжался.

Майор Кавамура, получив груз, сейчас же созвал офицеров. Тюки развернули, там оказалось обмундирование русских войск. Японцы взяли его под Ташичао.

— Переодевайте своих солдат и сами переодевайтесь! — приказал майор.

— Это то, что вы придумали? — спросил Нисида Маэяму, надевавшего русскую рубаху.

— Да, это придумал я, и теперь мы победим. Переодевайтесь, переодевайтесь же!

Нисида сказал с сомнением:

— У всех народов такой поступок клеймится как грязь и подлость, но мы считаем его превосходным воинским поступком, не так ли?

Маэяма, стоявший в русской рубашке и в японских штанах, кивнул головой:

— Мы — японцы. Если это делают другие, это плохо. Если делаем мы — хорошо. Это великая философия, которая дает нам свободу и радость. Если вы японец, вы можете делать все.

После обеда пошел дождь. В серых полосах дождя Неведомский увидел солдат. В бинокль он разглядел: шла русская рота. Но шла она с японской стороны. Значит, японцы отступили. Неведомский крикнул Топорнину:

— Вася, японцы отступили, идут наши…

— Ура, ура! — проговорил Топорнин, — Теперь мы спокойно попьем чайку.

Рота направлялась прямо к батарее. И вдруг Неведомскому показалось странным: рота идет чересчур быстро, куда она торопится? Неведомский снова взялся за бинокль.

Однако уже и без бинокля под русскими бескозырками были видны японские лица и в руках солдат японские ружья… Еще минуту Неведомский сомневался, но Топорнин уже бежал к пушкам; он успел дать залп, затем японцы устремились в атаку и оказались в мертвом пространстве. Канониры выхватили шашки, фейерверкеры — револьверы. Завязалась рукопашная.

Преимущество было на стороне японцев, многочисленных и лучше вооруженных. Поэтому Неведомский решил укрыть своих солдат между скалами.

Поручик Соловьев, наблюдавший суматоху на соседней сопке, наконец уяснил себе, в чем дело: японцы обманным образом проникли на батарею!

Он оставил на своем участке заслон и поспешил к месту боя. Японцы, рассчитывавшие овладеть батареей в несколько минут, теперь сгрудились у скал, где засели артиллеристы. Японская батарея, подтянувшаяся к подножию сопки, ждала окончания операции, чтобы занять новые позиции.

Соловьев повел роту скрытно, несколько спустившись с южных склонов, и вышел к орудиям. И тут случилось то, чего Соловьев не ожидал: рядовой Емельянов устремился к пушке, повернул ее с помощью двух солдат, навел, как заправский канонир, и выстрелил картечью. Японцы пали на землю. Емельянов выстрелил еще и еще раз, и рота бросилась в атаку. Удара русских, разъяренных обманом, японцы не выдержали, — от скал они были отброшены к стремнине и стали прыгать с обрыва. Их расстреливали из винтовок. Неведомский открыл орудийный огонь по японскому резерву.

Китель его лопнул на спине. Капитан сидел на снарядном ящике, протирал очки и подавал команду.

— Какие мерзавцы! — сказал он Соловьеву. — Говорят, японцы имеют воинскую честь. Может быть, и имеют, да она у них наизнанку.

После обеда Соловьев получил приказ отвести роту и расположение полка, оставив в прикрытии часть стрелков. По-видимому, ожидалось наступление противника на новом направлении, и командир полка стягивал силы.

Соловьев ушел, оставив десять человек под командой унтер-офицера Якименко.

Но японцы на этом участке не успокоились. Одиннадцать раз ходили они в атаку. Действовали по-разному: то старались взбежать на сопки, то ползли, то стреляли из-за камней. Овладей они этой высотой, они расположили бы здесь свою артиллерию и смели бы фланговым огнем полки Штакельберга.

Якименко погиб. По молчаливому согласию уцелевших Емельянов принял командование.

Перед рассветом, когда туман пополз на деревню, Емельянов приказал подобрать своих раненых. Подобрали. Здоровыми и невредимыми остались четыре человека.

Рассвело. Емельянов оглядел склон сопки. В стороне среди раненых японцев лежал японский офицер, запрокинув голову на камень. Он делал тщетные попытки повернуться на бок. Емельянов хорошо видел его бледно-желтое лицо с маленькими усиками, и, хотя это был японец, он ему напомнил шурина Григория, с которым Емельянов жил душа в душу, как с братом.

— Поди умрет, — солнце добьет, Как ты думаешь, Жилин?

— Каюк ему, Емеля!

Японский офицер лежал ближе всех. Тот же Жилин в рукопашной схватке и уложил его ночью на скалу.

— А смотри, за своими они не идут, — сказал он. — Боятся.

Утро превращалось в день. Емельянов разулся и разложил сушиться портянки и сапоги. Если не смотреть вниз, а только поверх сопок, то виден божий мир, не такой хороший, как в Сенцах, но тоже неплохой. Хлеба здесь произрастают, как им положено; реки — не Волга, конечно, но все же и реки есть. Все-таки мир повидал Емельянов. Раньше думал, что и весь-то мир — Сенцы, и весь-то враг — Валевский.

Японцы не стреляли, по всему фронту стояла тишина.

«А ведь умрет офицер-то», — снова подумал Емельянов про японца.