Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

Шлюпка для плавания оказалась непригодной: быстрая Ингода понесла ее и на перекатах залила водой. Продали шлюпку, купили на берегу два десятка трехсаженных сосновых бревен по рублю за бревно, сколотили плот, поставили очаг, палатку.

Дальше места́ уже не походили на сибирские. Всё кругом заполняли просторные веселые горы, по долинам неслись светлые реки, ветер был необыкновенно душист. Самое солнце точно изменилось.

В Сретенске Леонтий и Семен поступили к промышленнику Разгильдяеву строить баржи.

Довольный работой Леонтия, промышленник уговаривал его:

— Оставайся у меня. Куда тебя несет на Уссуру? На Амуре не хуже… У тебя ремесло в руках, приторговывать начнешь, хороший человек мне не в соперники.

— Нет, уж куда приторговывать! — усмехнулся Леонтий.

На палубе деревянного одноколесного парохода «Кяхта» поплыли Коржи вниз по Амуру.

На «Кяхту» же сел и житель села Раздольного, что в Уссурийском крае, — Еремей Аносов. Ездил он в Сретенск за своей сестрой, но, оказалось, сестрица вышла замуж.

По мнению Аносова, невысокого, сухого, с голубыми быстрыми глазками, в Уссурийском крае жить хорошо, если не возделывать земли! Земля там костлявая, каменистая, а для пшеницы нужна легкая: взять ее в руку, и чтобы она промеж пальцев легла, как масло…

— А насчет лесов?

— О лесах спросил! Друг мой, — стена, хуже зверя!

— А жить-то можно там?

— Жить? Если не дурак, проживешь.

— Что ж, пожалуй, можно и в Раздольное, — говорил Леонтий Марье и сыну. — По крайней мере знакомый человек есть.

Пароход двигался только днем. По ночам приставал к берегу или бросал якорь за косой. Часто встречались лодки с китайцами, то рыбачившими, то перевозившими грузы с берега на берег.

На китайской стороне виднелись деревни, обнесенные серыми глинобитными стенами.

Пассажиры парохода: в каюте с мягкими диванами и зеркалами — хозяева приисков, на палубе — рабочие приисков. Разговоры только о золоте: про удачи, про находки, про Сазонова, нашедшего гнездо самородков, про то, что китайские купцы за золото дают дешево, да китаец всегда под рукой, только намыл мешочек, он уж тут как тут, и в лодке у него и припас, и провизия, и вино…

— А ты на какой прииск? — спрашивали Леонтия.

— Я не за золотом.

Удивлялись, что он не за золотом. Этим людям казалось, что не может быть в мире иного интереса, кроме золота.

Не скоро добрались Коржи до Хабаровска, но наконец добрались.

На юго-западе в Амур впадала Уссури, там водное пространство было неоглядно. Горизонт замыкали прихотливые зубцы горного хребта Хехцыр. Долго сидели Коржи на высоком берегу, вглядываясь в ту сторону, которая отныне должна была стать для них родной.

Пароходик «Ханка» был настолько мал, что, когда три человека переходили с одного борта на другой, пароходик кренился. Но тем не менее это было настоящее судно, важно из трубы пускавшее дым.

Рано утром «Ханка» с железной баржой на буксире отправился в путь.

Глаз Леонтия то и дело ловил на берегах присутствие жизни. Вдруг на скале появлялась коза, выскакивал к воде олень, утки пролетали, кулики свистели… Медведя, сидящего на камне, увидел Корж, и медведь не испугался парохода, а с любопытством поворачивал за ним голову.

На второй день пути «Ханку» догнали косяки кеты. Вода забурлила от берега до берега. Лопасти парохода выбрасывали рыбу, шлюпка, привязанная к пароходу, наполнилась доверху серебристым, сверкающим грузом.

Матрос спустился в шлюпку, покидал кету в реку, сказал:

— Теперь это несчастье будет до самого конца.

Когда пароход останавливался у казачьих станиц, всего несколько человек подходили к пристани, остальные занимались рыбой.

Она шла сплошным потоком; мальчишки, стоя по колено в воде, цепляли ее палками с набитыми гвоздями и выкидывали на берег к столам. За столами кету пластали пожилые и старые каза́чки и, напластав, перебрасывали девкам. Девки солили алые тушки и развешивали в балаганах. Горы рыбы лежали на берегу. Казаки по сопкам сбивали новые балаганы. Рыба торопилась, люди торопились.

Леонтий заговаривал с казаками.

Казаки ругали новый край, старые — с тоской, молодые — с ухарством.

— Тут не Дон, сеять тут и не думай… пшеница здесь не растет!

— Зато рыба какая!

— Рыбу, братец, не хаем…

— Рыбкой живем да пайком, — сказал молодой казак в синей рубахе, расстегнутой до пупа.

Леонтий ощущал жар солнца, видел тайгу, луга, усыпанные цветами, и не верил казакам.

Неужели хлеб здесь не растет?

Прошли по Сунгаче в Ханку. В этом огромном, но мелком озере серовато-мутные короткие волны сердито качали пароходик. Небо затянуло, сеялся мелкий теплый дождь. Тучи точно спустились на озеро и смешались с ним…

— Наделает делов нам этот дождь, — сказал механик.

Дождь казался Коржу пустяковым: мелкий, легкий, теплый! На таком дожде если и вымокнешь — не страшно.

В дожде, в тумане подошли к поселку Камень-Рыболов. Выгружали для купца Чугунникова мануфактуру, муку, соль, скобяной товар. Дождь перестал.

Леонтий пошел справиться о дороге на Никольское.

— Какие тут, братец, дороги! — сказал Чугунников.

— Как же, господин купец, я еще у себя на родине читал, что в Уссурийском крае построено сорок каменных церквей, дороги проведены, мосты наведены.

Чугунников сел на свои мешки.

— Слышите? — спросил он захохотавших молодцов.

Когда смех поутих, он заметил:

— А деньги на все это, видать, были отпущены, потому и писали. Да только не дошли они по назначению, господин смешняк! Рубль всегда к карману липнет.

Мужик, ехавший порожняком на Никольское, согласился подвезти Коржей.

В степи нестерпимо жгло солнце. Так не жгло оно ни в Сибири, ни на Амуре. Марья повязала платок по самые брови, юбку подоткнула; шла, опираясь на хворостину.

В степи было трудно, но в тайге, после Никольского, стало еще труднее.

Мелкий теплый дождь, действительно, наделал дел.

Узкую и зыбкую дорогу, полную ила и воды, усыпа́ли огромные валуны. Хозяин телеги утверждал, что валунов до тайфуна не было. Всюду лежали деревья, подмытые потоками.

— Вот и повстречались с уссурийской тайгой, — говорил Леонтий. — Зла, но хороша.

Ему нравилась непреодолимая сила жизни, которой дышало все вокруг.

Искусанный мошкой, в порванной куртке, мокрый и грязный до пояса, он испытывал радостное чувство от мысли, что будет здесь жить.

Только через две недели добрались Коржи до Раздольного.

Прежде всего Леонтий увидел бараки-казармы поста, в то время пустовавшие.

Шесть дворов расположились по склону сопки. Четыре избы были сложены на скорую руку, две срублены из настоящего доброго леса, просторно и приятно на глаз. Аносов остался в Хабаровске. Прощаясь, он предложил Коржам остановиться у него в доме: найдется у меня, мол, не только угол, но и лишняя комната.