Андрей Упит - Северный ветер

Он не знает, что у пастора сейчас сидит Мейер и говорят они о нем.

Проводив Мейера через парадный ход, в дом впускают Яна Робежниека, продрогшего, хмурого, раздосадованного долгим ожиданием и тяжелыми мыслями.

Пастор неузнаваем. Он стал таким самоуверенным и надменным. Руки он Яну не подает, отвечая на приветствие лишь кивком головы.

— Что скажете, Робежниек? — холодно спрашивает он, когда Ян садится.

— Вы… Вы вызывали меня, господин пастор.

— Ах, так! Да. Мне нужны некоторые сведения от вас. — Он роется в бумагах и достает лист с какими-то пометками. Долго читает, пока не натыкается на имя Робежниека.

Пастор сидит за письменным столом, боком к учителю.

— Как у вас теперь в школе с законом божьим?

— Учат, господин пастор.

— Все?

— Все без исключения, господин пастор.

— И никто не отказывается, не выказывает духа непокорности?

— Таких нет, господин пастор.

— Гм… Это… это немного странно. Давно ли они рвали книги и выбрасывали их из окон. А родители как? Не возражают?

— Никто, господин пастор.

— Гм… Это… А чем вы, Робежниек, объясняете такую перемену?

— Я думаю… Теперь же во всем такая перемена. Мне кажется… и я приложил к этому руку…

— Вы? — Пастор, сверкнув глазами, косится на учителя. — Гм… Сколько вы уже прошли по священной истории?

— До Валаама… [23]

— Гм… А по катехизису?

— Задана вторая заповедь.

Пастор что-то отмечает на своей бумаге, потом тщательно вытирает губкой перо и ставит ручку в розовый стеклянный стакан.

— Этого мало. Обращаю ваше внимание и требую большего! Довольно лениться, рвать книги и поносить имя божье. Кто не слушается добром, того будем строго наказывать… Недели через две я думаю наведаться к вам с ревизией. Перед конфирмацией я собираюсь объездить все школы.

— Пожалуйста, господин пастор.

— Но… — Пастор поворачивается лицом к учителю. Решив, что в голосе его нет должной строгости, он вдруг говорит еще тверже, с подчеркнутой суровостью: — Могу ли я положиться, что в вашей школе не произойдет чего-либо… Все ли дети у вас благонравны?

— За своих я ручаюсь. Но почему вы сомневаетесь, господин пастор?

— Я знаю почему. Вы, наверное, слышали, что озолскому пастору…

Ян, разумеется, слышал, что во время ревизии озолскому пастору прикололи к спине бумажного осла. Но он делает невинное лицо.

— Ничего не слыхал.

Пастор не находит слов, чтобы рассказать об этом…

— Власти действуют еще слишком мягко. К этим неисправимым грешникам надо бы применять еще более суровые меры. Вас, Робежниек, я, правда, вызвал не по этому делу. Тут только что был господин Мейер, мы с ним побеседовали. Я не забыл, что вы тогда не отказали мне в ночлеге. О вас я имею разные сведения. Но я хочу еще выждать. Хочу посмотреть, как вы будете вести себя дальше.

Он кивает Яну и поворачивается к нему спиной. Аудиенция окончена.

Ян Робежниек почему-то еще топчется на месте и мнет в руках шапку.

— Господин пастор… — У него на глазах слезы. — Господин пастор! На меня можете положиться, я вам обещаю…

Снова небрежный кивок головой. Он свободен.

С черного хода, через ту же дощатую пристройку, Ян Робежниек выходит во двор. Хорошо еще, что нет этого проклятого пса. Он торопливо семенит мимо скотного двора и занесенных снегом кустов сирени. Скоро — дорога. Вдруг раздается лай, и со стороны дома испольщика со всех ног несется пес, разбрасывая по сторонам снег. Разъяренный, оскалив зубы и сморщив слюнявую морду, пес бросается прямо к икрам. Не пнешь же его ногой и снежным комом не швырнешь. Ян опять деланно улыбается и что есть сил старается задобрить пса и обратить нападение в шутку. Но мопс неумолим. До середины аллеи с лаем бежит он за ним и смолкает, лишь подавившись снегом. Фыркая и чихая, пес останавливается… У дома испольщика стоят трое драгун с двумя работницами из пасторской мызы и зубоскалят, глядя учителю вслед.

Робежниек возвращается в еще более тяжелом настроении, чем пришел. «Я хочу посмотреть, как вы будете вести себя»… Подумаешь! А не спрячь я тебя той ночью, может быть, вороны теперь клевали бы твои кости. Вот вам благодарность».

Снова взвешивает он каждый день и каждый час, все то недоброе, что угрожает ему, и то хорошее, на что он мог бы сослаться: Тяжело, невыносимо тяжело! И когда все это кончится?..

Внимание его привлекает протоптанная множеством ног тропинка через узкую лужайку к речке. Он замечает иву на той стороне и, почему-то заинтересовавшись ею, сворачивает туда.

Наклоняется, вздрагивает и выпрямляется, как струна. Кровь… Большая лужа коричневой густой крови, не впитавшейся в мерзлую землю. И вокруг снег испещрен каплями крови…

«Проклятые! Еще одного убили…» Тут же за исцарапанной пулями ивой вскопана земля. Из мерзлых комьев набросано нечто вроде бугорка. Его уже успели осыпать листьями грушанки и зеленым плауном. В расщепленную палку воткнута бумажка.

Ян Робежниек нагибается и читает надпись карандашом:

«Слава павшим героям! Проклятье убийцам!»

Да… Надо бы снять шапку и молитвенно сложить руки. Но его охватывает страх. Пугливо озираясь, спешит через речку в обратную сторону. Оттуда он замечает на верхушке ивы маленький красный флажок.

— Проклятые!.. — невольно срывается у него с языка. Боязливо озираясь по сторонам, он торопится прочь отсюда, будто земля горит у него под ногами. — Хоть бы унялись, наконец. Чего они этим достигнут?..

Дома плотно прикрывает дверь в спальню. Там жена с маленьким ребенком и прислуга. Оттуда вечно доносится детский писк, плеск воды и шелест пеленок. Пошлые, серые, надоевшие будни и спертый воздух… По утрам он выходит из спальни совсем одуревший.

Ян останавливается в гостиной с красной плюшевой мебелью. Здесь чисто и уютно. На стене картина Клевера «Заход солнца». А всего лучше в кабинете. Тепло, опрятно. Книги аккуратно сложены на полке. У печки кушетка под полосатым чехлом. На письменном столе черный мраморный чернильный прибор с золочеными крышками. В кожаном кресле так удобно сидеть.

Ян Робежниек садится, и на душе у него снова хорошо и спокойно. Здесь его место, его труд. Ни за что, ни за что не променяет он свою тихую жизнь на какие-то дикие фантазии и бредни. Вычеркнуть бы из прошлого все эти юношеские безумства и увлечения. А из настоящего — кровавые картины, тайные угрозы и вечную тревогу…

Как бы там ни было, добром у него не отнимут его благополучия. За него готов он бороться до последнего. Пусть ценою унижений и насмешек, но он отстоит свою жизнь! Она стоит того. Стоит!

Освободившись от служебных дел, Подниек возвращается домой.