Андрей Упит - Северный ветер

Он чувствует себя, с тех пор как выслужился перед начальством, смелей и уверенней. По крайней мере старается так держаться. Сидит в шапке, вытянув ноги под столом, и без умолку тараторит. Его злит, что Юзя увертывается от его объятий и больше не садится к нему на колени.

— Ты чего-то задаваться стала. Больно загордилась. Не нравится мне…

— А мне нравится, — задористо отвечает она и смеется, обнажая белые зубы.

— Я тебе говорю, не заносись, а то вот расскажу господам в имении, куда девались полторы дюжины тонких льняных простынь из комода барыни.

Юзя смеется еще задорней.

— А я скажу солдатам, чтобы они тебе хорошенько всыпали. Понял? Нагайками — сколько влезет…

Витол пробует добром:

— Не злись… Пошутил, а она уже думает, что всерьез. Ну, подойди поближе. Ну, иди ко мне!

Юзя сидит на кровати, болтая ногами, и показывает Витолу язык.

— Ишь приспичило! Мне и тут хорошо.

Витол некоторое время, насупившись, угрюмо жует.

— Скажи, Юзя, ну, зачем ты с этими драгунами путаешься? Что в них за радость? Простые, грубые мужики…

— А ты уж больно знатный да образованный, — смеется Юзя.

— Не понимаю, — продолжает Витол обиженно, отодвигая тарелку, — чего вы все, как шальные, вешаетесь на этих солдат? Сегодня они здесь, а завтра, глядишь, уже в другом месте.

— Зато вы никуда не денетесь и вас можно будет всегда залучить на этом самом месте.

Госпожа Мейер приоткрывает дверь комнатушки.

— Юзя, не сходишь ли ты в школу? Надо бы отнести кусок мяса от того теленка, что мы вчера зарезали.

— Не знаю… — неохотно отзывается Юзя. — У меня ботинок жмет, ногу натирает, да и дорогу занесло…

Приказывать и настаивать нет смысла. Что Юзя сама сделает, то и ладно.

В кухню вваливаются драгуны, приехавшие от Подниека. Осипов стоит на пороге комнатушки и грозно ест глазами Витола.

— Ты чего тут делаешь? Кто тебе разрешил уходить так далеко от имения?

— Я так… Меня послали в дзильнскую корчму…

— Здесь тебе не корчма. Марш! Чтоб и духу твоего тут не было.

Юзя хохочет.

— Постой! Тебе все равно идти мимо школы, занесешь учителю мясо. — Она входит в столовую: Мейер сидит за столом, а госпожа лежит на кушетке. — Витол пойдет мимо школы, он может отнести мясо. Я отдам ему.

В кухне такой гам, что в комнате приходится громко кричать, чтобы расслышать друг друга. Солдаты расхаживают, стуча сапогами, звеня шпорами, бренча шашками. Толкают табуреты, разбрасывают посуду, громко разговаривают, хохочут.

— Опять явились… — ворчит Мейер, хмуря брови.

Госпожа Мейер не отвечает. Ей противна эта возня и адский шум. Но она терпит. Все-таки лучше, чем революционеры.

Юзя снова широко распахивает дверь. За ее спиной видны смеющиеся лица драгун с оскаленными зубами.

— Ко мне, барыня, гости пришли. Нельзя ли нам побыть немного в этой комнате? А то там совсем нет места. Моя комната что спичечный коробок.

Госпожа и Мейер, не говоря ни слова, встают, забирают, что нужно, и удаляются в спальню.

Столовая сразу наполняется диким гамом. Тащат стулья, двигают стол, открывают дверцы буфета и гремят посудой. Скрипят пружины кушетки, стучат сапоги. Звякают шпоры. Звонкий смех и гнусная похабщина, словно липкая грязь, шлепаются о дверь…

Ян Робежниек встречает Витола, как дорогого, долгожданного гостя. Приветливо улыбается, делает вид, что приятно изумлен, трясет ему руку.

— Здравствуйте, здравствуйте! Мы ведь старые знакомые. Столько времени не видались. Присаживайтесь, присаживайтесь, господин Витол. Вы никуда не торопитесь? Ну уж минутку-то посидеть можете. Выпьем по стакану чаю. Мария, дай-ка нам чего-нибудь закусить.

Они сидят друг против друга. На столе чай, бутылка водки, пироги, печенье. Витол силится держать себя непринужденно, весело и доброжелательно. Говорит почти один Робежниек.

— Вот видите, господин Витол, как меняются времена. Давно ли вы рыли канавы на болоте, а я ходил вас агитировать. Помните? Какими глупцами мы были. Нам тогда казалось, что мир можно изменить красивыми словами. Мы всё тогда считали скверным, несправедливым, невыносимым. Помните?

— Как же! — улыбается Витол. — Все были недовольны. Читали ваши стихи и были убеждены, что в вашей организации единственное спасение.

— А знаете, господин Витол, у меня с социал-демократической организацией и тогда не было никаких связей. Я действовал больше на свой риск. Вы же помните, какое было тогда время. Произнести какую-нибудь речь уже считалось большим геройством.

— Да, дураки мы тогда были… — Витол выпивает и трудится над куском селедки, стараясь отодрать мякоть от костей.

— Вот вы вспомнили о моих стихах… Бред молодости, и только. Моих теперешних произведений вы, наверное, не читали. Нет? Советую прочесть при случае. Мои взгляды изменились, радикально изменились. Теперь я убежден, что силой и насилием ничего добиться нельзя. Я хочу, чтобы все шло не путем революции, а путем мирного, естественного развития. Принцип развития во все времена остается один и тот же. А идеал равноправия и абсолютной справедливости всегда останется только идеалом. Приблизиться к нему мы можем только мирным путем, совершенствуя себя и трудясь каждый на своем поприще… Если не ошибаюсь, и ваши взгляды радикально изменились, господин Витол.

— О… — отвечает Витол, со смаком обсасывая селедочную кость.

— Сие неизбежно, как только человек начинает размышлять ясной, незатуманенной головой… Ну, а как вы теперь… Вам поручают довольно важные задания?

Витола интересует только то, что относится лично к нему. Водка его немного разогрела, и он стал разговорчивей, самоуверенней.

— Какие там задания! Чепуха! Делаю, что хочу. Вчера мы с Карлсоном вместе чай распивали, ну и поговорили по душам. Ты, Витол, говорит он мне, будь осторожен. Если увидят, что ты врешь, самого пристукнут. Да что я с ним буду толковать. Я в любое время могу прямо с офицерами…

— Да. Говорят, что у вас такие отношения…

— Что? У меня? Да в любое время! Мне всякие там Карлсоны ни к чему. Писаришка, а воображает, что большой человек… — Он спохватывается, что наболтал лишнее. — Никому я ничего не обязан рассказывать. Захочу — говорю, а силой они у меня не добьются. Иногда вот езжу с драгунами. Отчего не покататься? А люди сразу думают, будто я бог весть чего рассказываю и показываю им. Я все знаю, что про меня болтают.

— Известное дело. Люди вечно сплетничают. О ком они только не говорят… — Ян снова наполняет его бокал. — Пейте, господин Витол. Кто знает, когда мы опять увидимся.

— Ну, если черт меня не заберет…

Один вопрос все время вертится у Яна на языке. Но он робеет. Никак не решается спросить. Наконец набирается храбрости.