Андрей Упит - Северный ветер

В низких санках сидеть неудобно. Подняв лохматый барашковый воротник шубы, крытой домотканым сукном, он горбится и поеживается. Обутые в валенки ноги укутаны еще дерюгой. Снова подморозило. Дороги замело снегом. Полозья нудно скрипят, покачиваясь в глубоких наезженных колеях. Лошадка едва плетется. Веревочный повод болтается на треснувшей, обмотанной бечевкой дуге. Чересседельник, завязанный пятью узлами, каким-то образом отвязался от оглобли. Хомут хлопает лошадь по груди, и она то и дело сердито вскидывает голову. Ездоку лень вылезти, подтянуть как следует. Руки слегка зябнут. И ноги тоже. Дует резкий северо-восточный ветер. Не хочется шевелиться.

Он вконец устал и ко всему равнодушен. Ни одного дня спокойного. В волостном правлении всегда полно народу. Приходят с паспортами для прописки или всякие должники и жалобщики. Просители, просители без конца… А что он может сделать? Разве у него власть? Вильде чаще всего действует на свой страх и риск. С ним не поспоришь. У него хорошие отношения с начальником в имении. А старшиной все помыкают, как дураком или мальчишкой.

Сегодня непонятным образом исчезли из шкафа двадцать пять паспортных бланков. Никто понять не может, как это случилось. Вильде подозревает Гобу и уже донес об этом господам. Подниеку поручено разузнать, не связан ли его помощник с социалистами и лесными братьями. А как узнаешь? Он ведь не сыщик какой-нибудь, чтобы выслеживать своих помощников! Надоело все до смерти! Если б мог — сегодня же бросил эту должность к чертям собачьим.

Ежедневно приходится являться в имение. Часами ждать, пока выйдет фон Гаммер или кто-нибудь из его помощников. И вечно они всем недовольны. То дороги не расчищены как следует, то в имение привезли сырые дрова, то слишком медленно взыскивают подушную подать и церковный сбор… Его донимают и распекают, как последнего мальчишку, в присутствии солдат. Драгуны обращаются с ним, как с волостным рассыльным. Он еще обязан ездить с ними и присутствовать при арестах и экзекуциях. Драгуны гурьбой разлягутся в санях да подтрунивают над ним, совсем загнали лошадь. Каждый день полон дом — суматоха, галдеж, всякое баловство. И Зета чересчур дружна с ними. Люди уже начинают подозрительно коситься: видно, считают и его соучастником всех притеснений. Невыносимо больно видеть озлобленные лица, слышать вокруг подозрительные, двусмысленные намеки.

Ему все надоело, устал до смерти…

На дворе стоят сани. Подниек узнает их. Снова драгуны. На дровнях навалена солома. От быстрой езды конь весь в мыле. Сбросив попону, дрожит на холодном ветру и сердито грызет доску на заборе. Подниек поднимает с земли попону, накрывает коня. Из дому доносятся громкие голоса и смех.

В комнате на столе одна пустая бутылка и две недопитых. Большая миска с маслом, вторая, поменьше, с остатками жаркого. По столу разбросаны кости, корки хлеба, ножи. Пол затоптан, всюду беспорядок. За столом сидят четверо солдат и угощают друг друга. Из второй комнаты, грузный, раскрасневшийся, выходит Осипов. За ним, улыбаясь, идет Зетыня, тоже зардевшаяся и заметно охмелевшая.

— Ты сегодня так рано? — произносит она без особой радости, но и без неприязни. Видимо, ей все равно, дома муж или нет.

— Садись и ты, хозяин, — приглашают его солдаты.

Подниек, немного напуганный и опешивший, садится за стол. Он всегда чувствует себя неловко с этими чужими, непривычно грубыми, а порой и сердечными людьми.

Ему протягивают стакан водки, угощают его же маслом и мясом. Он выпивает, закусывает и постепенно становится разговорчивей и веселей. Только и осталось радости на свете.

— Пей, хозяин! — Сосед за столом фамильярно хлопает его по спине. — Бунтовщикам и грабителям пулю в грудь, а с хорошим человеком завсегда выпить можно. Так я говорю, друзья?

Те громко поддакивают.

— Ваше здоровье, господа! — Подниек поднимает стакан и осушает до дна. Лицо его багровеет, он быстро хмелеет и делается болтливым. Драгуны почти не слушают его. Перебивая друг друга, они вспоминают разные происшествия во время охоты за революционерами и бахвалятся проявленным при расстрелах геройством.

Подниек кивает головой и угодливо смеется вместе с ними.

— …А он в окно… — размахивая руками и силясь перекричать своего соседа, рассказывает самый молодой драгун с угреватым лицом и в сдвинутой на затылок фуражке. — Я за ним. Он за сарай — я с другого конца навстречу. Остановился, уставился на меня глазами, вот так. А в руке у него, окаянного, левольвер. Вижу, дело неладно. Я, знаете, на бегу, не целясь, — бац! Опрокинулся, паршивец, и дрыгает ногами — вот так. Я его прикладом по башке, раз, другой… Ха-ха-ха!..

— Ха-ха-ха!.. — смеется Подниек, озираясь мутным взглядом.

— А у нас-то раз было дело около Мариенбурга… Это, знаете, такое местечко паршивое, верстах в ста пятидесяти отсюдова будет. Значит, около этого самого Мариенбурга. Сцапали мы в одной деревне пять молодцов и одну барышню. Погнали их прямо полем, а снег по тем местам, сами знаете, в аршин. Подгоняем, как полагается, то нагайкой, то прикладом, а то просто сапогом в задницу. Парни-то ничего. Жмутся друг к другу и ни слова. Сказывали, один сельский учителишка, другой студент какой-то с синим околышем, а те трое просто из местных батраков. Крамольники, понимаешь, первый сорт… Митинги, прокламушки и всякое тому подобное. А барышня, знаете, молоденькая, тоненькая — башмачки, черные чулки, юбочка и всякое такое — хе-хе! А как ее нагайкой, так полегоньку, она, знаете, — виии-виии. Аккурат каждый раз — виии, виии… Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха! — смеется Подниек и стучит кулаком по столу. — Ваше здоровье, господа!

— И у нас как-то с бабой одной вышла история — такая история, что просто помирай…

Огромный Осипов с Зетыней тоже присели к столу. Он обнял хозяйку за талию. Молодой угреватый драгун фамильярно хлопает ее по спине.

Зетыня дергает Подниека за рукав.

— Послушай. Ты ведь пьян. Может, ляжешь?

Подниек устал и давно хочет спать. Встает, отяжелевшей рукой обнимает жену за шею и дает себя увести. Зетыня укладывает его в этой же комнате на застланную кровать, и он сразу засыпает.

Солдаты продолжают пировать и рассказывать свои происшествия.

Скоро им надоедает. Выпито немало, сыты по горло.

Рябая, тучная хозяйка слишком флегматична и поэтому не интересна.

— Поедем к Юзе! Поедем к Юзе! — кричат они хором. Горланя и матерясь, с хохотом вскакивают.

А у Юзи на Карлинской мызе гостит Витол. Сидит и комнатушке рядом с кухней, где еле умещаются кровать и столик, и ест остатки мейеровского обеда. Объедков от всяких яств еще много, а у Витола сроду был отличный аппетит. Губы лоснятся от жира, то и дело вытирает он руки о волосы.